Прорыв - Круз Андрей "El Rojo". Страница 82

— Шмель, а ведь ты не дурак, даром что столько башкой о броню колотился, — с уважением сказал я.

— Ну, не всем же с шашкой наголо на врага бегать, надо, чтобы кто-то и думал, — скромно ответил Мишка.

Я кивнул с пониманием, затем сказал:

— В общем, слушай боевой приказ: Большой, Шмель, берёте новеньких и с ними разведать маршрут для драпа от врага, километров на десять в глубину. Срок — сутки. И отыскать место, где можно спрятать броню и развернуть антенну. Как поняли?

— Всё поняли, — ответил Володька.

— Приступайте, — скомандовал я. — Сергеич, остаёшься со мной, будем наблюдать. Всё равно других вариантов нет, будем выверять маршрут рывка до миллиметра. Нам упустить ничего нельзя.

Анатолий Ерёменко

26 мая, четверг, день

Резо Габуния было почти семьдесят лет, из которых около тридцати он прожил внутри периметров, окружающих исправительно-трудовые учреждения и отделяющие их от нормального мира. Старый законник, не скороспелый «апельсин», а настоящий, коронованный ещё в конце семидесятых годов в легендарном Владимирском централе, он почти не бывал в последние годы на воле. Когда в Москве восходили и закатывались звёзды его земляков, всевозможных Шакро «Старших» и «Младших», Квежо, Бойко и прочих, постепенно отстреливаемых местными и своими группировками, Мегрел правил в тюрьме. И сейчас он правил железной рукой землями, охватывающими Горький-16 в направлении к Нижнему Новгороду. В его распоряжении была почти тысяча человек, неплохо вооружившихся, разделённых на двадцать «бригад».

Кроме того, справа от него раскинулась небольшая территория так называемого «Джамаата», который возглавил некто Умар Арсанкаев, мотавший пожизненное за целый набор зверств во время чеченской войны. Вокруг него собрались около четырёхсот зэков-мусульман из разных зон, тон среди которых задавали примерно полторы сотни чеченцев, повально бывших боевиков, за что срока и получивших. Подпираемые с юга группировкой красноярского авторитета Шкабары, насчитывающей чуть не две тысячи человек, мусульмане, среди которых преобладали всё те же кавказцы, предпочли примкнуть к Мегрелу в качестве союзников, немало того усилив. Арсанкаев же принял на себя обязанности, которые проще всего описать как «начальник оперативного управления Генерального штаба», потому что и в первую, и вторую чеченские войны он проявил немалый талант в организации боевых действий, что признавали за ним и федералы.

И сейчас два командующих, Мегрел с Арсанкаевым, принимали в селе Рыбакове Анатолия Ерёменко, прибывшего требовать от них помощи. Колонна из многочисленных БПМ, «Водников» и добрых двух десятков грузовиков вошла в село рано утром, перебудив всех спящих рёвом дизелей. Разбудили они и Мегрела, к старости страдавшего бессонницей и заснувшего лишь под утро, чем хорошего настроения ему не прибавили.

Он принял их в здании местной школы, где на первом этаже разместился штаб, а второй этаж он отвёл под апартаменты себе и присным, включая четырёх наложниц, его сейчас активно перестраивали работяги из местных. В штабе был большой стол, за которым можно совещаться или принять гостей. Обычно Мегрел накрывал столы по-грузински широко, но сейчас там стояли лишь чайные чашки и вазочка с печеньем — явный признак того, что визитёрам здесь задержаться не предлагают.

Справа от хозяина сидел среднего роста кавказец с тёмной бородой, в круглой шапочке, камуфляжных штанах и кожаной крутке. На коленях у него лежал АКМ с подствольником и спаренным магазином. Это и был Арсанкаев. Смотрел он на вошедших мрачно, и было видно, что они ему категорически не нравятся. Впрочем, пришедший вместе с Ерёменко здоровенный рыжий Циммерман своего отношения к бывшему боевику тоже особенно не скрывал, поглядывая тоже мрачно и как бы прикидывая, как того лучше ухватить, чтобы сразу шею сломать.

Ерёменко обратился с речью к Мегрелу, старательно не глядя в сторону Арсанкаева, сбивавшего его с мысли пристальным взглядом. Суть речи свелась к тому, что он, Ерёменко, надеется, что, руководствуясь чувством благодарности за своё освобождение и вооружение, а также пылая праведным гневом за загубленных коллег из других группировок, присутствующие здесь авторитеты бросят все наличные силы на поиск и перехват некоего отряда, двигающегося по их же территории в сторону «Шешнашки». А также он предлагает немедленно разрушить железную дорогу в направлении Нижнего Новгорода, по которой ушли на поезде жители деревни, напавшей на людей из группировки некоего Лешего.

После того, как Ерёменко высказался, Мегрел помолчал, затем подозвал по-грузински молодого чернявого парня, скромно сидевшего в уголке на стуле. Тот подошёл, Мегрел ему минут пять что-то объяснял на родном языке, на что тот кивал и время от времени повторял: «Хо!» и «Ки, батоно!», а затем удалился. Арсанкаев же, подобно Циммерману, тоже молчал как камень.

— Я рад, что вы ко мне заехали, — заговорил Мегрел.

Несмотря на то, что большую часть жизни он просидел в России, сильный грузинский акцент в его речи оказался неистребим. Город Кутаиси, откуда Мегрел родом, был в Грузии самым не «русскоговорящим». Зато Мегрел всегда избегал «фени», язык у него был литературный, а внешность благообразная, как у профессора изящной словесности. Так и не поверишь, что перед тобой некто, проведший половину жизни за решёткой.

— Я рад, что вы приехали, и скажу вам, почему. Я только что распорядился взять под охрану железную дорогу. Хорошо, что вы меня предупредили, что собираетесь её разрушить. А чем вы так удивлены? — спросил Мегрел, обратив внимание на вытянувшееся лицо Ерёменко.

— По этой дороге ушли ваши враги, — несколько высокопарно высказался Анатолий.

— И что? Накажем за это дорогу, как царь Ксеркс высек море? — обнаружил знание истории Мегрел. — Разрушим её, чтобы никогда больше не возила наших врагов?

Ерёменко промолчал, не понимая, к чему клонит законник.

— Вы кого-то ловите здесь, на наших землях. Да-да, именно на наших землях, — опередил возражения Мегрел. — Мы, разумеется, благодарны вам за помощь в освобождении, за поддержку и прочее. Если бы вы не пришли сюда, не убили своих же коллег, призванных держать нас в зонах, скорее всего, мы здесь бы не сидели. Хорошо, что находятся люди, способные воткнуть нож в спину своим товарищам, чтобы достичь своих целей.

Ерёменко покраснел, но не от стыда, а от злости, однако смолчал. Он не ожидал, что тот, от кого он ехал требовать, будет разговаривать с ним в таком тоне. Да и прошлый опыт работы в зоне не давал примеров общения с уголовником в положении получающего выговор.

— Слава богу, теперь мы свободны, вооружены и способны защитить себя, — продолжал Мегрел. — Скоро вы отсюда уедете. Нет-нет, мы вас не гоним, просто вскоре разрешится окончательно ваша главная задача, та самая, из-за которой вы пошли на убийства и предательство. Разрешится так или иначе: вы или поймаете тех, за кем гонитесь, или не поймаете. Найдёте свой пластмассовый ящик или не найдёте. И уедете в любом случае. Вы не отсюда, вы издалека, вам здесь нечего делать.

Ерёменко молча смотрел в глаза Мегрелу, ожидая продолжения речи. Продолжение не задержалось, Мегрел всегда отличался слабостью к публичным выступлениям.

— А мы остаёмся здесь жить и выживать. Торговать по той же железной дороге, которую вам так хочется взорвать. А что вы так удивлённо смотрите? Торговать с Нижним Новгородом, я знаю, что там уцелели люди.

— Да кто с вами торговать будет? — поразился Ерёменко. — Вы тут такое творите, что немцы не творили, и ждёте, что с вами будут торговать?

— Если бы немцы в Советский Союз не полезли, то Сталин с ними торговал, — пожал плечами Мегрел. — Это теперь модно спорить о том, собирался ли он нападать первым или не собирался. А торговать к тому времени он уже торговал. Торговала Америка, торговали все, кто не стал жертвой нападения. И с нами будут торговать, потому что весь строевой лес идёт отсюда. Потому что его легко привезти в Нижний по этой самой железной дороге. Потому что его там можно перекупить у нас, а затем по реке, как в былые времена, с плотогонами спустить вниз или с буксирами поднять вверх.