Нищий - Щепетнов Евгений Владимирович. Страница 50

— Ты отдавал приказ убить моих людей?

— Приказ? Приказ был один: проникнуть в гостиницу, обыскать и найти украденные у казны камни, украденные государственным преступником Викором, и устранить всех, кто там был. Этого требовала государственная необходимость, а государство — это я. Раз это надо мне, значит, надо и государству. Вот только непонятно — как ты выжил? Мне сказали, что все в гостинице погибли! Впрочем, это уже не имеет значения — скоро погибнешь и ты. Каждые четверть часа посты обходит проверяющий — сейчас ты будешь обнаружен.

— Последний вопрос: капитан Блисторн был в курсе твоих планов?

— Этот болван? Он все еще в плену своих понятий о чести, глупые разговоры об офицерстве, о чести боевого офицера! Дурак! Для политика слово «честь» не только пустой звук — это вредное, разрушающее политика понятие! Неужели ты думаешь, что я стал бы канцлером в таком молодом возрасте, если бы придерживался каких-то представлений о чести?

— Мне все ясно. Пора умирать, канцлер, — мне надо идти.

Гроткорн, видимо, так до конца и не верил, что его пришли убивать, — такие важные государственные люди почему-то думают, что они бессмертны, что их защитит эта куча охранников, деньги, государство, которое они нещадно обкрадывали.

Нож вошел ему в сердце легко, как в масло. Я, когда представлял этот момент — то, как я буду казнить негодяя, видел, что отрезаю ему части тела и он умирает в муках… Но разве мне от этого станет легче? И я просто убил его. Он дернулся пару раз и затих.

В коридоре послышались голоса, шум:

— Здесь! Они вошли к канцлеру! Все уже подняты, им не уйти! Вы идите под окно, остальные пусть стерегут тут — им не уйти!

Да, похоже, ты влип, братец Витя… «Наверх, вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает»? [2]

Осмотрелся — что я имею? Выхода нет. Похоже, кирдык?

За дверями крики:

— Эй, сдавайтесь! Все равно возьмем! Лучше сами!

Шалите — лучше себе глотку перерезать, чем сдаваться. Сел на кровать рядом с трупом, положил голову на руки, опершись на локти в позе роденовского мыслителя, задумался…

Вот так, всему конец? Витя, сознайся, а зачем ты перся сюда? Ведь из чувства вины, не так ли? Покончить с собой хотел? Ведь ясно, что канцлер не лох, что охрана у него будет совсем не лоховитая, ты же знал, что отсюда не уйдешь? Решил себя наказать? За погибшего Катуна, за девушку, за матушку Марасу и Амалона?

А какой смысл в моей жизни? Разве может быть смысл в том, чтобы все время приносить смерть? Чужим, своим — всем, кто рядом? Неужели такое мое предназначение в жизни? Сейчас вот подружился с гномами, эльфами — и им погибать? А может, и правда мне сдохнуть — всем станет легче… Только вот как-то глупо уйти из жизни без боя — я никогда не сдавался и сейчас не хочу. Можете взять меня — идите, пробуйте. Ваша работа — убивать таких, как я. Ну а я — ходячая смерть… Смерть? Ну, держитесь!

Я встал посреди комнаты, возле огромного дубового стола, сосредоточился и принялся читать заклинания монотонным речитативом, вкладывая в них все мое желание уничтожить этот вертеп, где жил подонок, его охранников, весь этот дом, это проклятое место.

Воздух как будто стал сгущаться, потрескивать, внезапно от лепнины на стенах, от потолка стали отделяться и проскакивать голубые искры… я услышал грозный рев над головой, крики в коридоре, но не останавливался и продолжил читать. Потом прекратил и замер, ожидая смерти. И она пришла.

Крыша дворца внезапно улетела, сорванная со стен громадным хоботом смерча, окна вылетели, рассыпавшись хрустальными обломками, сверкающими в свете вспышек молний. Было трудно дышать, как будто воздух уплотнился и стал густым, как варенье. Мне подумалось: скорее всего, упало давление. В комнате закружились и завертелись вещи — занавески, книги, покрывала с кровати… Сорвало балдахин, а потом закружило и саму кровать, стряхнув с нее труп канцлера. Он тоже стал метаться по комнате, ударяясь о стены и оставляя на них кровавые ошметки.

Я все еще стоял в самом центре вихря, где было относительно нетронутое пространство — глаз урагана. Но это пространство все сжималось и сжималось — я не закрывал глаза, хотелось все видеть в последние минуты жизни… Стены начали разваливаться, рев достиг такой силы, что, если бы я кричал, никто не смог бы услышать меня и на расстоянии полуметра. Наконец — удар по голове… и благословенная темнота. Последняя мысль была: ну, вот и все…

Пробуждение было тяжелым, мучительным… Что-то лежало на мне, придавливая грудную клетку так, что трудно было дышать. Я открыл глаза и осмотрелся, морщась от боли в шее: на мне, одной стороной, лежал дубовый стол с подломившейся ножкой — он принял удар огромной балки перекрытия, сломавшись, но не позволив раздавить мне грудь. Попробовал сдвинуться — ни в какую, дышать было трудно.

Я слегка запаниковал: глупо остаться в живых, чтобы потом попасть в руки правосудия. Вдруг кто-то из охранников остался жив — они сразу меня вычислят, чужой на территории поместья! Отчаянно дернувшись, попробовал сместить с груди тяжесть — показалось, что поддается. Еще, еще рывок — определенно сдвигаюсь в сторону. Напрягся изо всех сил… и выполз из-под балки.

Огляделся — впечатление было такое, как будто по дворцу били огромной гирей, прицепленной к автокрану, — той, которой разрушают старые дома: все лежало разбитое, разрушенное. В свете поднимающегося светила была видна яхта канцлера, валяющаяся на берегу в двухстах метрах от причала, — она сломала три больших дерева и повисла, пронзенная насквозь, как на зубьях вилки. Я раньше видел по телевизору картины прошедших торнадо, ураганов — так это было оно самое.

Весь берег был усыпан обломками, трупами людей и животных. В порту был виден огромный корпус «Черного принца» — он был перекошен. Видимо, его выбросило на причал, двух мачт не хватало, а с оставшейся свисали клочья снастей. Меня кольнуло чувство вины — я не хотел уничтожать прекрасный корабль, надеюсь, его еще можно восстановить. Каково будет капитану Блисторну видеть свое детище в таком печальном состоянии? Потом обозлился: он тоже косвенно виноват в том, что произошло. Если бы у него хватило ума обратиться к тому, кто не захотел бы меня кинуть с камнями, этого бы не случилось.

Я еще раз оглядел поместье… бывшее поместье, его больше уже не было, город — полгорода тоже уже не существовало — и пошел к пролому в стене, сделанному большой повозкой, словно таран прошедшей через четырехметровую стену. Все тело страшно болело: ребра (похоже, два или три ребра сломаны), голова (по ней пришелся удар обломком стены) — болело все так, что я не мог сосредоточиться и понять, что же именно болит больше всего. Заставил себя ковылять, все дальше и дальше уходя по дороге, по направлению из города.

Идти было трудно, нужно было преодолевать завалы из деревьев, повозок, обломков домов — иногда приходилось делать крюк, чтобы обогнуть завалы мусора. Вот это я постарался! Теперь империи ничего не стоит захватить город, после таких-то разрушений. Покопался в себе: мучает ли меня совесть? Убедился — нет, не мучает. Против меня была открыта война — я ответил, как мог. Не надо было меня трогать, моих близких. Это как Содом и Гоморра — за грехи жителей ответил город.

«Ты уподобляешься Богу, Витя? — спросил я себя с горькой усмешкой. — А почему нет? Если он всеведущ, то ничего не происходит без его ведома, и это наказание городу неспроста. Ладно, хватит рассуждать о теологии и своем месте в этом мире — раз уж остался жив, надо двигаться к пещере гномов!»

И я поковылял дальше, морщась от боли и не позволяя себе упасть и забыться где-нибудь под кустом…

Сколько часов я шел — уже не помню, все слилось в сплошной кошмар. Удивляюсь, что я вообще смог найти вход в пещеры. Было уже светло, время — за полдень. Последние сотни метров я преодолел, шатаясь, падая, снова поднимаясь, — на одном упрямстве. Помню, что я ударялся головой о камни, деревья, мое лицо превратилось в сплошную кровавую маску, наконец передо мной оказалась каменная стена… чьи-то сильные руки подхватили меня, открылся темный проем.