Истребители - Ворожейкин Арсений Васильевич. Страница 12

Коротка летняя ночь, а нас подняли еще до зари. В теле сонная вялость, глаза слипаются. Пока ехали до самолетов, никто не обронил ни слова: все дремали. Возле командного пункта, расположенного у самолетной стоянки, Василий Васильевич распорядился:

— Все по самолетам. Повнимательней к сигналам. Очередность дежурных звеньев прежняя.

Васильев, техник моей машины, доложил, что мотор опробован, оружие заряжено. Я разостлал на землю самолетный чехол и лег, прикрывшись регланом.

— Может, принести одеяло? Свежо, — заботливо спросил Васильев.

— Не надо, самурайка греет… Ложись-ка и ты, ночь, наверно, не спал? А мотористу скажи, пусть внимательно следит за сигналами.

— Он тоже не спал. Всю ночь с оружием возились, чистили… Спасибо еще, техник по вооружению Пушкин помог, а то бы и к утру не управились.

Васильев присоединил рычаг запуска автомашины-стартера к винту самолета и прилег рядом.

Чехлы, на которых мы устроились, были новенькие, чистые, но терпкий степной запах уже успел их пропитать. Я вспомнил, как щекотала глотку и ноздри пороховая гарь, собравшаяся в кабине при моей безумной погоне и стрельбе, и, встревоженный воспоминанием, уже не мог заснуть.

Солнце, поднявшись «ад горизонтом, посеребрило степь. Слабый ветерок, пошевеливая росистую траву, делал ее похожей на морскую гладь, поблескивающую мелкой зыбью. Не слышно разговоров, не видно людей у самолетов, — необыкновенная тишина стоит над полем. Шакал, бежавший по степи, издалека заметил самолеты, навострил уши и постоял немного, принюхиваясь, потом поджал хвост и скрылся. Вот звонкие жаворонки, высоко поднявшись, начали славить восходящее солнце, просторную степь, этот свежий воздух…

— По самолетам! — торопливо сказал моторист, трогая воротник моего реглана.

Я — в кабине. Этот маневр — из-под крыла в кабину — все летчики, каких я видел справа и слева от себя, выполнили в мгновение ока. И вот уже на мне — парашют, привязные ремни плотно охватывают тело. Солнце светит прямо в затылок. Но воздух, пока еще не раскаленный, спокоен, ясные степные дали сливаются с горизонтом, свободном от миражей. «Какое раздолье для авиации! Только летай да летай, — думал я. — Вот бы где строить летные школы… Да, но вода, дороги, жилье?»

На аэродром привезли завтрак.

— Может, вам сюда принести? — спросил Васильев.

— Есть не хочется, а вот чайку бы не мешало.

Едва я принял из его рук кружку какао и бутерброд, как в воздух взвились две красные ракеты.

Аэродром пришел в движение, как потревоженный муравейник. Через несколько секунд заработали моторы, а через минуту эскадрилья уже находилась в воздухе. Ее строй состоял из двух групп: в первой — девять самолетов, сзади — шестерка. Шли, как на параде, держась красивым, очень плотным строем. Каждый жался к крылу товарища, искренне веря, что это и поможет ему в бою. Хороший строй, чистый гул моторов, близкий локоть товарища — все придавало уверенность, поднимало боевой дух. И солнце, приветливое и ясное, высвечивало похожую на море степь, сообщая ей какой-то спокойно-праздничный вид. А все это, вместе взятое, взывало к бдительной решимости, к готовности ринуться в бой.

Сверкнуло озеро Буир-Нур, река Халхин-Гол… Высота — 4000 метров, в небе ни облачка, видимость превосходная…

Где же японские самолеты? Каждый, цепко держась своего ведущего, скользил взглядом по сторонам, отыскивая нарушителей воздушных границ. Вплотную прижавшись к командиру эскадрильи справа, я видел, как он, покачав крыльями, сделал плавный, точно при учебных полетах на групповую слетанность, разворот, — и вся девятка, крыло в крыло, последовала за ним.

Проученный вчерашней погоней за разведчиком, я взглянул на часы, контролируя время. Вот командир начал круто снижаться: он заметил внизу истребителей и готов был их атаковать. Оказалось, однако, что истребители — наши. Тогда Василий Васильевич снова пошел вверх. Как ни прост был этот нетерпеливый маневр, от парадного строя ничего не осталось. Ушло немало времени, прежде чем эскадрилья снова приняла установленный боевой порядок. Скоро стало ясно, что пора возвращаться, так и не встретившись с противником…

Командир взял курс на аэродром. Над стоянками строй эскадрильи приобрел особую четкость. Вылет, хотя и не давший результата, считался боевым, и сейчас каждый летчик прилагал все свое старание и умение, чтобы товарищи, оставшиеся на земле, отдали должное. Нет, больше — восхитились безупречностью нашей слетанности!

После посадки летчики собрались у командного пункта. Василий Васильевич, переговорив по телефону, вышел из палатки очень недовольным.

— Кто-нибудь видел самолеты противника? — обратился он к летчикам, обводя их медленным взглядом.

— Нет! — ответили ему хором. — А разве были?

— В том-то и дело, что были, а мы их проглядели…

И он показал по карте, где прошла небольшая группа японских самолетов. Слишком сильно страдало его самолюбие, чтобы он передал летчикам все детали своего разговора с командиром полка майором Глазыкиным. Но смысл упрека и без того был понятен Василий Васильевич только сообщил, что посты воздушного наблюдения получили указание выкладывать из полотен стрелу, которая будет указывать направление на противника.

В палатке снова зазвонил телефон — вызывали командира эскадрильи.

«Понятно!.. Заправляются бензином… Есть!» — доносился оттуда голос Василия Васильевича. Он не вышел, а пулей вылетел к летчикам…

— Немедленно по самолетам! У японцев в тылу начались оживленные перелеты. Быть наготове!

— Еще не все бензином заправились!

— Разок можно и с сухими баками слетать!

Самолет командира и мой находились близ командного пункта. Тут же стояла машина с завтраком. Посадив техников в кабины, мы решили позавтракать здесь. Если будет дан сигнал на вылет, то, пока бежим к самолетам и надеваем парашюты, техники запустят моторы. Командир, однако, что-то медлил с едой, все смотрел в небо, крутил своей крупной головой.

— Плохо! — сказал он наконец. — При такой прекрасной видимости не обнаружить противника…