Небо истребителя - Ворожейкин Арсений Васильевич. Страница 25

— Гибель Кудрявцева на моей совести. И только на моей. Но прошу оставить меня в партии. Не подведу. — На лице мертвая бледность. Стоял неподвижно, точно окаменел.

Настало время голосовать.

— Кто за исключение Бутова из членов партии? — я первым поднял руку. Думал, большинство пойдет за мной, но за это предложение проголосовало меньше половины присутствующих.

После собрания мы с Бабием шли домой вместе. Хотя он голосовал за исключение Бутова из партии, но в разговоре сказал, что передумал и считает правильным решение партсобрания.

— Причина плохой работы Бутова, — пояснил он, — в том, что затянулось увольнение Спиридонова из армии. Замена моторов происходила, когда пришел приказ. Старый инженер спешил сдать дела, Бутову требовалось время, чтобы врасти в дело. А полеты не прекращались. Где уж тут вникнуть в дела? Вот мужик и запарился.

Я подумал и согласился с Бабием:

— Пожалуй, ты прав. Бутов фактически работал за двоих. Выходит, все мы виноваты в катастрофе…

— А я-то в чем виноват?

— В том, что как секретарь партбюро не настоял, чтобы Бутов сдал свои обязанности в эскадрилье другому, чтоб работал только инженером полка. Твой же девиз: «Дела земные». А катастрофа случилась из-за земных недоделок.

В стылый, хотя и солнечный, декабрьский день полк сдавал зачеты. В роли целей в небо были подняты бомбардировщики Ту-2. Двадцать семь тяжелых машин летели плотным строем в колонне девяток. Такую армаду в мирное время летчики видели впервые. Три эскадрильи атаковали методом индивидуального прицеливания, одна — в плотном строю, ее летчики открывали огонь по команде ведущего. Результаты в первых трех эскадрильях оказались хорошими, в четвертой только четыре летчика получили удовлетворительные оценки, пятеро промахнулись.

Контроль этого воздушного боя вел командир дивизии полковник Правдин. Михаил Иванович был вежливым, заботливым командиром, не любил поспешности. И на этот раз после разбора полкового боя из класса летчиков вышел не спеша и, не делая никакого намека на предстоящий для меня важный разговор, предложил:

— Пойдем посмотрим ваши новые Ла-девятые. Как они?

— Проще Ла-седьмого. Машина цельнометаллическая, легка в управлении.

— Дальность какая, скорость?

— Скорость почти такая же, как и у Ла-седьмого, дальность больше в три раза.

— Скоро ваш полк полностью перевооружится на Ла-девятые. Отбери двенадцать летчиков, которые уже летают на них. Деньков через пять они должны поездом выехать на завод и оттуда перегнать сюда истребители. А пока пускай хорошенько потренируются.

— Хорошо, — сказал я и попросил: — Разрешите с этой группой выехать мне?

Полковник многозначительно улыбнулся:

— Пока не разрешаю. А почему — скоро узнаешь.

В конце 1946 года Сергей Елизаров, Николай Захарченко и я, а также авиационный техник Федор Иващенко были откомандированы для переучивания на новый тип самолета. Начальник Центра переучивания подполковник Прокопий Семенович Акуленко, небольшого роста, коренастый, с круглым, полным лицом, участвовал в боях за свободу и независимость республиканской Испании, воевал в Великой Отечественной. Его я знал хорошо. Требовательный офицер, он умел отругать за ошибки и похвалить за успех. Он принял меня приветливо, рассказал, как будет организовано освоение реактивных истребителей, потом сообщил:

— Летчики и техники разместятся в казарме. Для трех командиров полков выделена отдельная комната.

Выйдя из штаба, я так и остолбенел от радости: передо мной стоял Костя Домов. Вместе с ним в 1934 году мы уезжали из Горького учиться в Харьков, после окончания училища я был у него на свадьбе. Женился он на девушке, с которой воспитывался в горьковском детдоме. Родители обоих погибли на гражданской войне. Позже мы вместе с Костей сражались на Халхин-Голе и в советско-финляндской войне, потом вели переписку, которую прервала война.

Летчики не любят показной нежности и сентиментальности. Мы молча обнялись. У Кости, как это с ним случалось и раньше, от радостного волнения шевельнулось правое ухо и застыло.

— Домаха! (Так звали мы Костю.) Откуда ты? Я и тебя похоронил.

— И я тебя. Мне в сорок четвертом официально сообщили, что ты не вернулся с задания.

— Было такое недоразумение, — подтвердил я. — Но, как видишь, все обошлось благополучно.

Стоя возле штаба, мы увлеченно разговаривали. Мимо проходили люди. Первым опомнился Домов:

— Пойдем ко мне. У меня комната, — уже на ходу пояснил: — Я приютился у бывшего своего техника, с которым воевали с сентября сорок четвертого. Комната у него неплохая. Сам он женился на вдове погибшего летчика и живет у нее. Она работает машинисткой в гарнизоне.

— А откуда ты приехал сюда? — спросил я.

— Из Закарпатья. Райское местечко! — Он назвал городок.

Меня передернуло при упоминании «райского местечка». Домов заметил это:

— Что с тобой?

— Этот городок я никогда не забуду. Видимо, какой-то комочек той трагедии засел где-то в мозгу и дает о себе знать.

— Расскажи, сразу полегчает.

Я рассказал. И Домов уточнил:

— Это у тебя вторая «классная» посадка с сотрясением мозга и повреждением поясницы?

— Да, с Халхин-Голом вторая. А как у тебя война прошла?

— Мне везло, — ответил Домов. — Но ведь я летчиком-то провоевал только первый день войны и потом с сентября сорок четвертого до Победы. Более трех лет партизанил…

Домов замолчал, но я попросил:

— Расскажи о своей партизанской работе?

Но вместо рассказа Домов показал на двухэтажное деревянное здание:

— Вот мы и пришли. Это «творение» первой пятилетки. Но жить можно.

Комната на втором этаже. Чистая, прибранная. Две солдатские кровати.

— Сразу чувствуется, что здесь живут некурящие, — раздеваясь, заметил я.

— Вот это да! — восхитился Домов, увидев у меня на кителе две Звезды Героя, и не менее удивленно спросил: — А почему только майор? Ты же в тридцать девятом ходил в старших политруках, что равноценно капитану.

— А почему ты только старший лейтенант? — вопросом на вопрос ответил я.