Небо истребителя - Ворожейкин Арсений Васильевич. Страница 77

— Правильно! — одобрил Яша. — Если потребуется, я о нашем сговоре расскажу.

На очередном занятии Ковалев принес проверенные работы, обвел нас лукаво-хитроватым взглядом и начал оглашать оценки. Когда очередь дошла до меня, Ковалев спокойно и вежливо сказал:

— К сожалению, Ворожейкин, вашу работу я не могу признать удовлетворительной. Придется вам составить новый план боевых действий воздушных армий.

От этих вежливо-холодных слов во мне все закипело, но, сдерживая себя, я подошел к столу, взял из рук Ковалева свою тетрадь, но в волнении так порывисто свернул ее в трубочку, что преподавателю, видимо, показалось, будто хочу ударить его по лицу. Он инстинктивно откинулся на стуле назад…

Начальник авиационного факультета генерал-полковник авиации Алексей Васильевич Никитин, бывший летчик, участник советско-финляндской войны, человек душевный, хотя и суровый на вид, принял меня тепло. Видимо, по бледности лица он заметил, что со мной случилось неладное, порывисто встал и, пожимая мою руку, сказал:

— Нам лучше походить, размяться: я насиделся, и вы, наверное, тоже. Согласны?

Я подробно рассказал историю отношения ко мне преподавателя, а также о курьезе с оценкой за последнюю работу. Генерал усмехнулся:

— Значит, Кутихину пятерку, а вам двойку? — и заверил: — Оценку мы исправим. Переделывать план не надо. С Ковалевым поговорю особо.

В тот день, придя домой, я был радостно удивлен. Жена, весело улыбаясь, вручила мне письмо, в котором сообщалось, что нашей семье решением Мосгорисполкома предоставлена отдельная двухкомнатная квартира.

После успешного окончания академии по командно-штабной и оперативно-авиационной специальности мне была предложена должность советника в Корее и пообещано, что приказ о назначении будет подписан после моего отпуска. Отдыхал в санатории. Возвратившись, сразу известил своего друга Лешу Пахомова. Он обрадовался встрече, с восторгом рассказывал о дочери Людочке, которая занималась в школе фигурного катания на льду и делала заметные успехи. Когда разговор незаметно перешел на служебные дела, Алексей огорошил меня сообщением о гибели полковника Николая Храмова. Сразу вспомнилось, как мы с ним принимали зачеты на курсах и как оба получили там звание летчика первого класса. На душе, как говорят порой, скребнули кошки. Мы с ним тогда хотя и получили классность, но в настоящих сложных погодных условиях практически не летали. Правда, в закрытой кабине и в облаках на большой высоте провели много времени, но вряд ли это можно приравнять к полетам при настоящем минимуме погоды.

Переживая трагическую гибель Храмова, я твердо решил пройти сначала всю программу обучения полетам в сложных погодных условиях, начиная с самых азов.

Я считал, что приказ о моем назначении издан, но в отделе кадров сказали, что война в Корее заканчивается, и туда нет смысла посылать советников. Мне предложили две должности: командира авиационной истребительной дивизии или заместителя командира истребительного корпуса. Я решил возглавить дивизию. Главнокомандующий ВВС маршал авиации Павел Федорович Жигарев одобрил мое решение.

— С отъездом надо поторопиться, — сказал он. — Дивизией командует старый генерал. Он давно не летает, а поэтому тормозит летную работу. Дивизия считается худшей в воздушной армии. Ваша задача исправить положение.

В Ленинграде на вокзале было великое множество людей и все вели себя необычно: разговаривали полушепотом, сидели отрешенно, многие плакали. Я испугался, что началась война, но тут же отбросил эту мысль. Война вызвала бы бурю негодования, а не всеобщую подавленность. Мое внимание привлекла старушка, вытиравшая платком слезы. Я подошел и тихо спросил:

— Бабуля, что случилось?

Она с удивлением посмотрела на меня:

— Ты, сыночек, разве не знаешь, что умер наш вождь и отец товарищ Сталин? Горе-то какое…

Я растерянно опустился рядом с ней. Сердце тревожно забилось. «Что же теперь будет? Как станем жить? Кто будет заботиться об армии, об авиации? Кто обеспечит мир и убережет нас от агрессоров? Ведь все это делал он…» Авторитет Сталина был тогда до того нечеловечески велик, что своим величием давил нас, простых смертных. И он казался нам вечным, определяющим наши задачи, думающим за нас, берущим на себя наши заботы.

Но совсем некстати вспомнилось вдруг одно событие. Когда я учился в Харьковской военной школе летчиков, нашу летную группу, состоящую из пяти курсантов, за дисциплинарный проступок хотели перевести с истребителей на бомбардировщики. Мы обратились с жалобой к начальнику училища старому коммунисту, бывшему латышскому стрелку, комбригу Заксу. Он внимательно выслушал нас и отменил перевод.

— Вы заслуживаете наказания, — сказал он. — За ваш проступок командир мог объявить вам по выговору или наложить другое взыскание, но лишать вас любимого дела нельзя. Я уверен, что вы все успешно закончите курс обучения и станете хорошими летчиками-истребителями.

А вскоре комбриг Закс был арестован как враг народа, не выдержал унижений и покончил с собой в тюрьме. Начальника училища любили за его душевность и простоту, а поэтому многие не верили, что такой человек стал врагом народа, считали это обвинение роковой ошибкой…

Прямо с вокзала я поехал в штаб ВВС округа. Генерал лейтенант авиации Иван Петрович Журавлев встретил меня в удрученном настроении.

— Да-а, приехали вы в тяжелый день, — после короткого раздумья сказал он и вздохнул. — Сталин принял Россию лапотную, а сделал атомную, — и перешел на деловой тон. — Дивизия вам досталась не из лучших. Плохая летная работа объясняется тем, что дивизия только получила реактивные самолеты, еще не закончила переучивание, к тому же вынуждена обживать новое место. А в общем, приедете на место, разберетесь. Прошу нажать на дневные и ночные полеты в сложных метеорологических условиях. Вы летчик первого класса, эти полеты освоили в совершенстве. Хотя… За время учебы летать не разучились?

— Отвык. Потренируюсь на спарке, а потом на боевом самолете восстановлю навыки.