Сибирский аллюр - Вронский Константин. Страница 14

Пара смельчаков отважилась пробраться к девицам, но подле «веселого дома» по распоряжению атамана были выставлены караулы.

Ох, и не простая нынче была служба у караульных. Будто они и не мужики вовсе!

Проклятая ночь, ничего не скажешь.

Ермак вновь отправился к Строгановым, укоряя за малое количество баб для ватаги; Машков заправлял караульными, и единственным, кто из казаков сладко спал в ту ночь, был «Борька». Марьянка сладко спала в избе, в которой также поселились Ермак и Машков.

Проклятая ночь, чего уж там. Теплая, бархатная, тихая, такая тихая, что было слышно, как кровь шумно бежит по жилам. И понятно, почему не выдержало сердце Ивана, почему кинулся он к Марьянке. Вздохнул тяжко, дрожащими руками потянулся к девичьему телу.

– Марьянушка, – прошептал Иван. – Черт бы все побрал, ну, люблю я тебя… Богом клянусь, все сделаю, что ты захочешь! А и мало ли я для тебя сделал уже? Что ж ты со мной творишь такое…

Он поцеловал ее в шею, в щеку, потянулся к губам.

До сих пор Марьянка лежала тихо-тихо, с закрытыми глазами. Если правы те, кто утверждает, что в женщине душа дьявольская, Машков бы им поверил. Неожиданно, быстрее молнии, незримо для отуманенного страстью Ивана, правая рука девушки взлетела, кривой кинжал описал дугу… а потом Машков дико взвыл, подскочил, зажимая руками то самое место, из которого у людей обычно ноги растут. Теплое, липкое пятно расплывалось под его пальцами по порткам.

– Ты… ты порезала меня, – прошептал он. – Ты и в самом деле меня порезала. Марьянушка, ты…

Он все еще не понимал, что происходит, прижимался спиной к дощатой стене и кусал губы от боли. Казак с ножом в заднице – да есть ли на свете что-либо постыднее?

– Я убью тебя! – простонал Машков. – И даже бог меня за это не накажет, я просто обязан убить тебя!

– Ну, так убивай, – Марьянка села на лавке, стягивая ворот рубахи на груди, натянула штаны и вытерла кинжал о стену. Да и немного крови-то было… Марьянка лишь слегка кольнула его, скорее ради напоминания.

– Давай! Убивай, не думай, Иван свет Матвеевич! Я и сопротивляться не стану! Из тебя никогда человека не выйдет. Так уж лучше я умру…

Существуют конфликты, которые, словно ржа железо, разъедают душу. Абсолютно безумная любовь из их числа, любовь, изматывающая человека, не дающая ему покоя, бьющая по сердцу тяжеленными кузнечными молотами… любовь, превращающая мудреца в идиота, и все ж таки сладкая, как мед…

Она-то и случилась с Иваном Машковым. Почему? Тысячи мужчин до него, попав в ловушку длинноволосого, соблазнительного черта в юбке, сделали то же самое: Машков так и не убил Марьянку. Он просто выбежал из избы, зажимая рукой рану. На улице промыл водой из бочки. Просто счастье, что Ермак еще не вернулся от купцов Строгановых. Машкову удалось обмотаться тряпицей, громко матеря Марьяну и тут же моля о прощении.

Он был ее холопом, ее рабом. Пожалейте влюбленного казака…

Отныне конные ватажки казаков стерегли переправы, дороги к строгановским варницам [1], следили за передвижением вогулов и остяков. Вотчины камских властелинов – необозримый край, где в темные ночи к человеческому жилью и волчьи стаи набежать могут и выть на луну тоскливо.

Угомонить пятьсот сорок казаков, когда перед ними раскинулись просторы неведомой земли и веет ветер новых приключений, невыносимо тяжело. Ермака Тимофеевича можно было назвать и висельником, и душегубом, но одного у него было никак уж не отнять: он умел держать свою отчаянную ватагу в ежовых рукавицах, приказав придерживаться обычной – «человеческой» – жизни.

Через две недели Строгановым удалось собрать в «веселом доме» сто девяносто разбитных молодух. Откуда – так и осталось тайной.

Тихо и неспешно прошло лето. Строгановы не торопили Ермака с ватагой вслепую перебираться через Каменный Пояс, ошибок допускать не хотелось, ошибки стоили дорого. Государь Московский и ломаной полушки на все предприятие не пожертвовал. Он ждал лишь богатств, что потекут к нему рекой из легендарной Мангазеи, золотых земель сибирского царька Кучума.

С основательностью полководцев готовили Строгановы поход по покорению неизвестной Сибири. Они собирали войско, руководить которым и предстояло Ермаку, они разведывали самые удобные пути в Мангазею, планировали расположение «городков» – всегда на расстоянии в день пути друг от друга.

– Только когда мужички снимут там первый урожай, Мангазея будет принадлежать нам! – мудро заметил Симеон Строганов. – Мы не разграбить Сибирь хотим, а великой русской вотчиной сделать собираемся!

Лазутчики расползались из Орельца во всех направлениях, гонцы были посланы на сбор воинов. Среди наемников появились и ливонцы, и немцы, оказавшиеся на Руси в ходе многолетней Ливонской войны. Для них призыв в «армию» Строгановых означал надежду, избавление от тоски. Где-то там, за Поясом Каменным начиналась новая жизнь, жизнь вольного человека на своем собственном клочке земли, под защитой всемогущих Строгановых, в покое и безопасном отдалении от царя Ивана Грозного, Это была та самая жизнь, о которой в то грозовое, непростое время и мечтать-то не приходилось. Жизнь, похожая на сказку…

Но с немцами и ливонцами вышла поначалу беда. Не то, чтобы они не любили казаков, нет, товарищами они стали сразу же. Да и скакать от них на кониках точно так же не требовалось. Бывшие пленники ливонские были знатными пушкарями.

Столкнулись они с казаками из-за милашек из «веселого дома», да и могло ли быть по-другому? Казак приходит, машет девке рукой, ухмыляясь во весь щербатый рот, а затем берет ее, как добычу. Ливонцы же вздумали с продажными девицами обращаться как с дамами, нашептывая слова покрасивее, поглаживая тех по соблазнительным округлостям, то есть даря молодкам иллюзию любви. Какому ж казаку понравится, что девки на него косо поглядывать начинают?

Начались потасовки, и в один далеко не самый прекрасный день из Камы выловили немца с пропоротым брюхом. Ермак тут же велел найти виновных, а когда найдут, затолкать в мешки.

Что произошло потом, вогнало в дрожь даже самых отпетых из ватаги.

Уже два дня, как у камского берега плавали два плота, толстыми канатами привязанные к деревянному причалу. Самые обычные сплавные плоты, вовсе там не какое-нибудь чудо. Просто слегка связаны друг с другом, и все. Любая волна посерьезней порушила бы это подобие плавсредства. Ермак, руководивший сооружением плотов, сказал своим людям:

– Я на этих штуках плавать не собираюсь! У них другое предназначение.

Казаки и так догадывались, что плоты построены специально для пойманных ослушников. Машков болезненно сморщился, а потом мрачно шепнул Марьянке:

– Я уж не один год Ермака знаю. Он ведает, что творит! Он вообще, не подумав, и пальцем не шевельнет. Вот и сейчас задумал что-то страшное.

Наутро после скорого казачьего суда, когда в дело вступил отец Вакула, сначала причастивший приговоренных, а потом смачно плюнувший на них, Ермак приказал казачьему «лыцарству» собраться на берегу Камы-реки. Сюда же стянулся и народец из Орельца, селяне и ремесленный люд, пара строгановских приказчиков, а когда появился сам Симеон в сопровождении Никиты и Максима, стало понятно, что на берегу Камы затевается нечто грандиозное.

На телеге привезли убийц наемного ландскнехта [2]. В мешках, без бород, с налысо обритыми головами. В ужасе поглядывали приговоренные на вчерашних своих товарищей, на покачивающийся на воде сплавной лес.

Максим Строганов подъехал к Ермаку. Губы его мелко дрожали. В России давно привыкли к казням. Кто должен поплатиться за грехи своей собственной жизнью, ясное дело, поплатится. Никто не переживал особо, наблюдая за тем, как кого-то вешают, обезглавливают на плахе, четвертуют, ослепляют, оскопляют, рвут языки и уши, привязывают к хвостам диких лошадей. Просто смотрели на все, хваля Господа, что не сами на месте казненного оказались. А оказаться на этом месте было ой как легко, мало ли чем не угодишь сильным мира сего. Но то, что сейчас должно было произойти на берегу Камы-реки, даже у Строганова вызывало ужас своей таинственностью.

вернуться

1

Варница—солеварня.

вернуться

2

Ландскнехт – немецкая наемная пехота 15 – 17 вв.