Побежденное одиночество - Вудс Шерил. Страница 29

Коул схватил ее за руку раньше, чем она успела сделать два шага. Он развернул ее.

– Есть же имя тому, что ты сделала! – почти прорычал он, хотя глаза его искрились от смеха.

Он слегка постучал пальцем по кончику ее носа, предупреждая:

– Никогда больше не начинай этого, если не собираешься закончить.

– О, я собираюсь закончить это, – игриво сказала она. Он начал возвращать ее обратно в объятия, но она ускользнула. – После душа.

Когда она вышла из душа, завернутая в полотенце, глаза Коула подернулись туманом и он издал долгий, протяжный вздох. Волосы пушистым ореолом обрамляли освещенное лицо. Если бы он смотрел только на ее лицо, он был поклялся, что ей не больше двадцати, но ее тело – мой Бог! – ее тело состояло из всех тех соблазнительных женских изгибов, какие он только мог себе представить. Капли влаги все еще усеивали ее кожу, и она светилась тусклым сиянием драгоценного камня.

Она стояла спиной к нему, и он потянулся и дотронулся до капельки влаги на ее стройной ноге, внимательно наблюдая за тем, как она скатилась вниз по ее бедру к божественному изгибу ее колена. Он придвинулся ближе, поцеловал, слизывая то, что осталось от капельки. Хотя она и не повернулась, но ощутимый трепет пробежал по всему ее телу, а дыхание – приостановилось.

– Эшли... – хрипло прошептал он. Она медленно обернулась к нему, и в этот момент он ухватился за край полотенца и потихоньку потянул за него. Его разгоряченный взгляд следовал за движением рук, наслаждаясь, предвкушая. – Иди ко мне, дорогая! – взмолился он наконец.

Не колеблясь больше ни минуты, она опустилась рядом с ним. Его палец дотронулся до розового бутона ее груди. Прикосновение было такое же легкое и мимолетное, как прикосновение крыла бабочки. Она рывком втянула воздух, и ее взгляд скрестился с его...

На этом игра закончилась, и началось нежное занятие любовью.

Эшли была удивлена тем, с какой легкостью и уверенностью Коул овладел ей. Некоторая нервозность покинула ее, когда ее тело начало отвечать жаждущему взгляду, дразнящей улыбке и особенно – прикосновениям, таким умелым, таким знающим, как будто он провел целую жизнь, обучаясь тому, как удовлетворить ее. Препятствия падали легче песчаных замков под напором волн бушующего моря...

После долгого ожидания момент был выбран совершенно правильно. Захваченная его волшебством, она наконец поняла, что они с Коулом предназначены друг для друга. Когда она произнесла его имя в крике радости, у нее уже не оставалось сомнений в том, что нервное возбуждение охватило ее с того самого момента, как она увидела его в студии. Если на свете и существовали совершенные партнеры, то они с Коулом были именно таковыми. Их плоть была создана одним и тем же обладающим недюжинным воображением творцом, который предназначил им слиться в единое целое...

Прошли дни, прежде чем сомнения вернулись. Тем временем были бесконечные ночи страсти и долгие дни ленивых прогулок по Елисейским Полям; они посетили станцию метрополитена, превращенную в музей шедевров авангардизма, любовались в благоговейном ужасе образом Моны Лизы в Лувре, сидели в кафе, на тротуарах в компании шумных студентов с их непонятными простому человеку развлечениями.

Они совершили поездку на автобусе в Версаль, где Эшли была потрясена изобилием роскоши, и в Шартрез, где Коул был очарован деревушкой, а вид древнего кафедрального собора привел его в священный трепет. Они ели острые блюда – Эшли так и не поняла до конца истинную природу этого деликатеса – и слизывали масло с пальцев друг друга. Они скармливали друг другу маленькие кусочки бутербродов, намазанных мягким паштетом и острым сыром. Они делили на двоих огромную сковороду рыбы, тушенной в белом вине. Они перепробовали дюжину вин, поднимая тосты за жизнь, любовь и будущее, представлявшееся им в радостном тумане надежд.

Это была идиллия, настолько прекрасная, что Эшли инстинктивно чувствовала, что она закончится, как только они вернутся к каждодневной реальности дома. Она научилась радоваться прикосновению Коула, всегда волшебному, нежному, убедительному, сильному и уверенному. Все это вместе с его признаниями в любви и нарисованными им образами будущего, произнесенными шепотом в ночи, заставляло ее поверить, что любовь возможна, что это чудо – действительность и что все это сможет выдержать реальность их совместной жизни в Лос-Анджелесе. Или нет?..

– Что случилось? – спросил он рано утром, когда серый рассвет, проникая сквозь кружевные шторы, создавал причудливое переплетение света и тени на их согретых страстью телах.

– Что будет, когда мы вернемся домой? Его палец дотронулся до самого верха ее груди, и волна страстного желания снова охватила ее. Глаза Коула не отрывались от ее глаз, наблюдая за тем, как они из серебристых превратились в серые, а затем подернулись дымкой – эти глаза гораздо яснее говорили о ее желании, чем ее приглушенные стоны.

– В главном все останется так же, – пообещал он.

– Но это нереально. Нам удалось спрятаться от наших проблем здесь, притвориться, что они не существуют. Дома все не может продолжаться так же легко.

– Ты сомневаешься в моей любви?

– Конечно, нет.

– И ты любишь меня?

– Больше, чем, мне казалось, можно любить кого-либо. Мой предыдущий брак оставил мне чувство какой-то незавершенности, как если бы неподходящий человек заставлял меня чувствовать себя еще более одинокой. Сейчас я чувствую себя полностью удовлетворенной.

– Ну, тогда все остальное легко. Мы поженимся и заживем счастливо.

Она снова оказалась в его объятиях и, чувствуя его руки, искусно ласкающие ее тело, смогла поверить, что их счастье будет длиться вечно...

Эйфория не покидала ее в течение первой недели их жизни дома, которую они провели, заново узнавая друг друга в обыденной жизни.

Все закончилось однажды вечером, когда они вернулись домой к Коулу и застали там привлекательную темноволосую женщину, сидящую посреди гостиной и держащую Кельвина на руках, и миссис Гарри-сон, взволнованно стоящую в дверном проеме.

– Натали, – холодно сказал Коул, и Эшли почувствовала, как ее сердце упало и запрыгало по ребрам. Она жадно рассматривала эту женщину, удивленная, что Натали никоим образом не походила на чудовище. Самое большое – она просто выглядела немного неловко со своим сыном, а это чувство было более чем понятно Эшли. Она даже, может быть, отнеслась бы к Натали с симпатией, если бы не испытывала такого неожиданно яростного желания вырвать Кельвина из рук женщины, которая покинула его, и защитить его в своих объятиях.

Серьезное выражение личика Кельвина прояснилось при виде Эшли и отца, и он завозился, пытаясь вырваться, но его мать еще крепче схватилась за него. Все, что Эшли могла предпринять, – это оставаться спокойной. Это была битва Коула, а не ее.

– Привет, Коул, – сказала Натали низким хриплым голосом, который заставлял даже два эти слова звучать приглашением к сексу. Если она и нервничала, то ничем не выдавала этого. Эшли почти завидовала той самоуверенности, с которой она встретила холодный прием своего бывшего мужа, и не была уверена, что в такой же ситуации сможет проявить такое же самообладание.

– Миссис Гаррисон, уведите, пожалуйста, Кельвина на кухню, пусть пообедает, – резко сказал Коул.

– Но я... – начала Натали.

– Заберите его.

Миссис Гаррисон подхватила ребенка и почти выбежала с ним на кухню, приостановившись только затем, чтобы ободряюще улыбнуться Эшли.

– Ты хочешь, чтобы я ушла? – тихо спросила Эшли.

Ничего не говоря, Коул схватил ее за руку и втянул в комнату вместе с собой. Он встал перед своей бывшей женой и голосом, полным едва сдерживаемой ярости, спросил:

– Какого черта ты тут делаешь? Ты не пришла даже, когда Кельвин был в госпитале.

Эшли удалось скрыть свой легкий шок от того, что Коул поставил Натали в известность о несчастье, и от того, что та не ответила должным образом. Она наблюдала за его пугающе очевидной яростью и заново изумилась способности Натали игнорировать ее. Натали просто холодно смотрела на Коула и даже смогла изобразить что-то похожее на улыбку.