И явилось новое солнце - Вулф Джин Родман. Страница 27

– Смотри! – воскликнул он. – Ты только глянь туда!

Но несколько мгновений я смотрел именно на него, вдруг осознав, что он, в сущности, никто для меня, для себя самого является всем на свете, а я для него – лишь статист, почти пустое место, средство умножения собственной радости.

Я взглянул туда, куда он указывал, ибо проигнорировать его призыв показалось мне своего рода предательством, и увидел, что мы поворачиваем, замедляя полет, закладывая широчайший круг над морем, над островом в безбрежном просторе голубой сверкающей воды. Очевидно, остров представлял собой вершину горы, поднимающуюся из волн и обряженную зеленью садов и белизной мрамора, а вокруг него мерцало ожерелье маленьких лодочек.

Ничто так не впечатляло меня прежде, как Стена Нессуса или Башня Величия. Но по-своему этот остров производил куда более грандиозное впечатление, ибо все в нем без исключения было прекрасно и радость при виде него вздымалась выше Стены, устремляясь к грозовым тучам.

Глядя на остров и на тупые грубые лица мужчин и женщин вокруг меня, я подумал, что есть еще нечто, чего я не видел. В памяти моей встал образ, присланный одной из тех теней, что стоят за старым Автархом, одним из тех предшественников, которых я не различаю отчетливо, а часто не вижу вовсе. То было видение прекрасной девы, одетой в многоцветные шелка и усыпанной жемчугами. Она пела на улицах Нессуса и засиживалась у его фонтанов до наступления ночи. Никто не смел тронуть ее, ибо, хотя защитник ее оставался незрим, тень его лежала вокруг, оберегая ее от осквернения.

17. ОСТРОВ

Если я скажу тебе, рожденному на Урсе и дышавшему всю жизнь лишь его воздухом, что флайер опустился прямо на воду, как гигантская водяная птица, ты представишь себе неуклюжий всплеск и брызги. Все обернулось совсем иначе; просто на Йесоде, как я успел разглядеть сквозь прозрачные стены флайера через миг-другой после нашего приводнения, водоплавающие птицы ныряли в волны так грациозно и изящно, что могло показаться, будто вода для них – всего лишь чуть более прохладный воздух, словно для тех маленьких птичек, которые обитают у водопадов, ныряя в струи и выхватывая оттуда рыбешек; они чувствуют себя там столь же уютно, как обычная птица в густых зарослях кустарника.

Так и мы опустились в море и сложили огромные крылья, едва коснувшись его поверхности, грациозно покачиваясь, точно и не прерывали полета. Многие моряки стали обмениваться впечатлениями; может быть, и Гунни или Пурн заговорили бы со мной, если бы я предоставил им такую возможность. Но я молчал, поскольку хотел впитать в себя все увиденные чудеса, а еще из-за собственной уверенности, что не смогу заговорить, не ощутив настойчивой потребности открыть охранявшим пленника, кто должен быть на его месте.

Поэтому я глядел сквозь борта (если я правильно понимал) флайера и вдыхал ветер, славный ветер Йесода, несущий чистоту и свежесть его несоленого моря и благоухание его прославленных садов, дарующих жизнь; и я вдруг обнаружил, что невидимые ранее стены стали теперь неосязаемыми – мы словно стояли на узком плоту, а крылья флайера смыкались над нами точно полог. Воистину здесь было на что посмотреть.

Как и следовало ожидать, одна женщина из нашей команды столкнула свою подружку в воду; другие сразу же вытащили ее на длинную палубу; и хотя она громко жаловалась на холод, вода была вовсе не такой ледяной, чтобы повредить ей, как я убедился, нагнувшись и окунув в воду руки.

Я сложил ладони лодочкой, набрал воды столько, сколько смог зачерпнуть, и выпил ее, воду Йесода; и хотя она была холодной, я только обрадовался, когда немного воды пролилось мне на грудь. Я вспомнил старинную сказку из коричневой книги, которую носил когда-то в память о Текле. В сказке говорилось про одного человека, который, заблудившись однажды ночью в глуши, встретил танцующих людей и присоединился к ним; когда пляски закончились, он пошел с ними и умыл лицо в источнике, невидимом при свете дня, и испил той воды. Его жена, по совету какой-то ведуньи, пошла через год, день в день, на то же место и услышала странную музыку, топот танцующих ног и пение мужа, но никого не увидела. Старая ведунья сказала ей, что ее муж испил воды другого мира, омылся ею и теперь никогда не вернется домой.

Так оно и вышло.

Я держался чуть в стороне от матросов, когда мы двинулись по белой улице, что вела от гавани к зданию на вершине горы, подойдя к троице в плащах и их пленнику ближе, чем осмеливались остальные. Но и мне самому не хватило смелости сказать им, кто я, хоть я и порывался по меньшей мере сотню раз. Наконец я раскрыл рот, но спросил только, состоится ли суд сегодня или завтра.

Женщина, разговаривавшая с нами, посмотрела на меня и улыбнулась.

– Тебе так не терпится насладиться видом его крови? – спросила она. – Придется потерпеть. Иерограммат Цадкиэль сегодня не восседает на Престоле Правосудия, поэтому мы проведем лишь предварительное слушание. При необходимости его можно устраивать и в его отсутствие.

Я покачал головой.

– Я повидал немало крови, поверьте мне, госпожа, и не горю желанием насладиться видом новой.

– Тогда зачем ты здесь? – поинтересовалась она, продолжая улыбаться.

– Я считал, что в этом мой долг, – сказал я ей правду, хотя и не всю. – Но что, если Цадкиэль не воссядет на престол и завтра? Позволят ли нам дожидаться его здесь? Разве все вы не иерограмматы? И откуда вы знаете наш язык? Я был так удивлен, услышав его из твоих уст.

Я шел в полшаге за ней, и она, соответственно, говорила со мной через плечо. Теперь же, улыбнувшись шире, она приотстала от остальных и взяла меня за руку.

– Столько вопросов! Как мне все их запомнить, не говоря уже о том, чтобы ответить?

Мне стало неловко, я принялся бормотать какие-то извинения; но прикосновение ее руки, теплой, с готовностью скользнувшей в мою ладонь, так сбило меня с толку, что я почти лишился дара речи.

– И все же ради тебя я попробую. Цадкиэль будет здесь завтра. Ты боишься, что придется слишком надолго оторваться от своих канатов и бочек?

– Нет, госпожа. Если бы я мог, я бы остался здесь навсегда.

Улыбка сошла с ее лица.

– Ты пробудешь на острове не больше дня после того, как все будет кончено. Ты – мы, если угодно, – должны сделать все, что в наших силах, за это время.

– Я тоже этого хочу, – ответил я и не солгал. Я сказал, что на вид она была обыкновенной женщиной среднего возраста, и она вполне подходила под это описание: невысокая, с морщинками в уголках глаз и губ, прядью волос, тронутых инеем. Но в ней присутствовало нечто, против чего я не мог устоять. Быть может, всего лишь дух этого острова – ведь многие простолюдины считают всех экзультанток красавицами. Возможно, ее глаза, большие и лучистые, цвета синего-синего моря, против которого бессильно время, или же что-то другое, ощущаемое неосознанно, но я вновь почувствовал себя таким, каким был давным-давно, когда встретился с Агией. Я испытал желание столь сильное, что оно казалось более одухотворенным, чем любая вера, – все плотское сгорало в собственном жгучем вожделении…

– После предварительного слушания, – сказала она.

– Да, конечно, – ответил я. – Конечно. Госпожа, я твой раб. – И сам толком не понял, с чем согласился.

Перед нами с воздушной легкостью облачного вала выросла лестница с широкими белокаменными ступенями и фонтанами по краям. Женщина взглянула вверх с дразнящей улыбкой, которая окончательно покорила меня.

– Если бы ты и вправду был моим рабом, я бы велела пронести меня по этой лестнице, не посмотрев на твою хромоту.

– С радостью, – ответил я и нагнулся, будто желая взять ее на руки.

– Нет-нет! – Она начала подниматься сама, легко, как девочка. – Что подумают твои товарищи?

– Что мне выпала большая честь, госпожа.

Продолжая улыбаться, она прошептала:

– А не подумают они, что ты бросил Урс ради нас? Ладно, у нас есть еще немного времени перед тем, как мы дойдем до суда, и я отвечу, как смогу, на твои вопросы. Не все из нас иерограмматы. Разве на Урсе дети саньясинов поголовно отличаются святостью? Я не говорю на твоем языке, и никто из нас не говорит. Впрочем, и ты не говоришь так, как мы.