Дворец любви. Страница 9

– Могу ли я узнать, работает ли еще у вас эта женщина?

– Работает или нет, я не позволю беспокоить ее.

– Я буду рад возместить вам любые неудобства.

– Гм… Одну минуту… – Мистер Плюсе заговорил в интерком:

– Меня интересует текущий индекс Дандины из прядильного цеха. Гм… Понимаю. – Когда он вновь обернулся к Джерсену, его глаза подозрительно блеснули. – Очень ценный работник. Я не могу допустить, чтобы ее расстроили. Если хотите поговорить, купите ее. Цена – три тысячи севов.

Без лишних слов Джерсен выложил деньги. Мистер Плюсе облизнул розовые губы и вновь заговорил в интерком:

– Быстро доставьте Дандину в контору.

Прошло десять минут. Мистер Плюсе с отсутствующим видом делал записи в блокноте. Наконец дверь открылась, и клерк ввел полную женщину в белом халате с крупными, расплывчатыми чертами лица, коротко остриженными волосами мышиного цвета. Она вопросительно поглядывала то на мистера Плюсса, то на Джерсена.

– Вы покидаете нас, – объявил мистер Плюсе. – Этот джентльмен покупает вас.

Дандина посмотрела на Джерсена со страхом:

– О, что вы со мной собираетесь сделать, сэр? Я приношу тут пользу, и мне хорошо. Я делаю свою работу, я не хочу работать на фермах и слишком стара для грузовых работ.

– Не бойся, Дандина. Я заплатил мистеру Плюссу, и ты теперь свободная женщина. Если хочешь, можешь вернуться домой.

Слезы набежали на ее глаза.

– Не верю!

– Это правда.

– Но почему? – Ее лицо выражало смесь надежды, страха и сомнения.

– Я хочу задать тебе кое-какие вопросы.

Дандина отвернулась и закрыла лицо руками. Спустя мгновение Джерсен спросил:

– Ты хочешь что-нибудь забрать с собой?

– Нет. Ничего. Если бы я была богатой, то взяла бы этот гобелен на стене, где маленькая девочка танцует. Я ткала для него основу, и он мне очень нравился.

– Сколько это стоит? – поинтересовался Джерсен у мистера Плюсса.

– Номер девятнадцать? Семьсот пятьдесят севов.

Джерсен заплатил и забрал гобелен.

– Пойдем, Дандина, – сказал он коротко. – Нам лучше поспешить.

– Но попрощаться… Мои дорогие подруги!

– Невозможно, – процедил мистер Плюсе. – Вы хотите расстроить остальных женщин?

Дандина задумалась и почесала нос:

– Я не выбрала своей премии. Три полупериода отдыха. Я бы хотела передать их Альмерине.

– Ты же знаешь, что этого нельзя делать. Мы никогда не позволяем передавать или выменивать премиальные. Если хочешь, можешь использовать их теперь, до отъезда.

Дандина неуверенно поглядела на Джерсена:

– А у нас есть время? Жалко… Впрочем, теперь это не имеет значения…

Они медленно шли вдоль реки к центру города. Дандина бросала осторожные взгляды на Джерсена.

– Я не могу сообразить, что вам от меня нужно, – начала она обеспокоенно. – Я никогда не знала вас.

– Мне интересно то, что ты можешь рассказать о Виоле Фалюше.

– Виоль Фалюш? Но я не знаю такого человека. Я ничего не могу рассказать о нем. – Дандина внезапно остановилась, колени ее тряслись. – Теперь вы отправите меня обратно на фабрику?

– Нет, – устало сказал Джерсен. – Не отправлю. – Он поглядел на нее в глубоком разочаровании. – Но ведь ты та Дандина, которую похитили вместе с Ингой?

– О да. Я – Дандина. Бедная Инга!.. Я не слышала о ней с тех пор, как она попала к Куалагу. Говорят, там еще хуже.

Джерсен судорожно искал выход.

– Вас похитили и привезли на Саркой?

– Да, да. Что это было за время! Мы ездили по степям в этих тряских стареньких повозках.

– Но человек, который похитил вас и привез на Саркой, – его звали Виоль. Так мне, по крайней мере, сказали.

– Этот! – Рот Дандины скривился, словно она хлебнула чего-то горького.

– Его звали не Виоль Фалюш.

И Джерсен с замиранием сердца вспомнил, что Какарсис Азм говорил то же самое. Человек, продавший Ингу и Дандину, не называл себя Виолем Фалюшем в то время.

– Нет, нет! – произнесла Дандина смягчившимся голосом, оглядываясь на прошлую жизнь. – Это был не Виоль Фалюш. Это был отвратительный Фогель Фильшнер.

Весь обратный путь в Ойкумену по обрывкам и фрагментам, кусочек оттуда, фраза отсюда, Джерсен восстанавливал историю, которую рассказала ему Дандина.

Возбужденная свалившейся на нее свободой, Дандина говорила охотно. О да, она знала Фогеля Фильшнера. И очень хорошо. Так он сменил свое имя на Виоля фалюша? Неудивительно, ведь он покрыл позором свою мать. Хотя мадам Фильшнер никогда не пеклась о своей репутации и вряд ли даже знала, кто был отцом Фогеля. Он ходил в ту же школу, что и Дандина, на два класса старше.

– Где это было? – спросил Джерсен.

– Да в Амбуле! – воскликнула Дандина, удивленная тем, что собеседник еще не знает историю ее жизни так же хорошо, как она сама. Хоть Джерсен бывал в Роттердаме, Гамбурге и Париже, он никогда не посещал Амбуле, район Ролингшейвена, что на западе Европы.

По мнению Дандины, Фогель Фильшнер всегда был странноватым малым.

– Необычайно чувствителен, – утверждала она. – То впадал в ярость, то постоянно хныкал. Никогда не знаешь, что выкинет этот Фогель. – И бывшая рабыня смолкла, покачивая головой, – дивилась поведению Фогеля Фильшнера.

– Когда ему было шестнадцать, а мне около четырнадцати, в школу пришла новенькая. Очень хорошенькая – Игрель Тинси ее звали. И конечно, Фогель Фильшнер тут же влюбился в нее.

Но Фогель Фильшнер был неуклюжим и нескладным, и Игрель Тинси, девушка с запросами, нашла его отталкивающим.

– И кто мог осудить ее за это? – вопрошала Дандина. – Фогель не отличался красотой в то время. Я хорошо его помню: слишком высокий для своего возраста и тощий, но с круглым животиком и тяжелым задом. Ходил, наклонив голову к плечу, и жег всех темными горящими глазами. О, эти глаза все видели, ничего не упускали! Должна сказать, что Игрель Тинси обращалась с ним весьма бессердечно, смеялась и все такое. По моему мнению, она довела бедного Фогеля до отчаяния. И этот тип, к которому Фогель ее ревновал, – не могу вспомнить его имени. Он писал стихи, очень странные и красивые. И все над ним смеялись, хоть у него были покровители в старших классах!

Тут Дандина погрузилась в ностальгические воспоминания:

– Я даже теперь чувствую этот морской воздух. Амбуле, наш старый район, Гааз, лучшая часть города. И самая богатая. Какие там росли цветы! Подумать только, я не видела цветов тридцать лет, кроме тех, которые сама ткала. – И Дандина вновь начинала рассматривать гобелен, свешивавшийся со стены каюты.

Наконец она вновь вернулась к предмету беседы:

– Эта ранимость юности просто ужасна. Игрель проявляла благосклонность к поэту, а Фогель тогда выкинул ужасную вещь. У нас был хоровой кружок.

Двадцать девять девочек. Мы собирались и пели каждую пятницу. Фогель научился управлять космическим кораблем – это входило в курс обучения мальчиков – и украл один из маленьких разведчиков. Как-то мы вышли из хорового класса и сели в автобус, а на месте водителя сидел Фогель. Он увез нас. В тот вечер Игрель не пела в хоре. Фогель не подозревал об этом, пока не посадил в корабль последнюю девочку, а когда узнал, застыл, как каменная статуя. Слишком поздно, однако. У него не было выбора. Он улетел.

– Дандина вздохнула. – Двадцать восемь девочек, чистые и свежие, как цветы. Как он с нами обращался! Мы знали, что Фогель странный, но он стал свиреп, как дикий зверь. Нет, этого мы не подозревали. Как может девушка вообразить подобные вещи? По причинам, известным лишь ему самому, он ни разу не спал с нами. Инга думала, что он расстроился, потому что Игрель улизнула. Годелия Парвиц и Розамонда – не помню ее фамилии – пытались убить его какой-то металлической штукой, хотя при этом могли погибнуть все мы, ведь никто из нас не умел управлять кораблем. Он так ужасно расправился с ними, что все плакали. Инга и я сказали ему, что он просто злобное чудовище, раз поступает так. Он только смеялся, этот Фогель Фильшнер: «Я злобное чудовище? Так я покажу вам, что такое чудовище». И он отвез нас на Саркой и продал мастеру Азму.