Охота на гусара - Белянин Андрей Олегович. Страница 20
А стол, надо признать, был действительно великолепен: запотевшие графины, дымящийся поросёнок, дичь в перьях, русские соленья и маринады, вазы с фруктами и горящий котёл ароматнейшего пунша!
– Весьма польщён вашим пгибытием, господа! – продолжал хлебосольный хозяин и, указуя бледным пальчиком в соседнюю залу, прозрачно намекнул: – Дамы уже истомились… Здесь, в глуши, пгиличным девушкам одно газвлечение – танцы!
И впрямь откуда-то грянула музыка, божественные звуки мазурки вспорхнули в воздухе, а через узенькую щель приоткрытой двери замелькали розовые кринолины. Послышался заливистый смех, сравнимый разве с журчанием весеннего ручья, перезвоном серебряных колокольчиков или плеском холодной водки в хрустальный фужер… Молодцы мои стали, вытянув шеи, подобно легавым на перепелиной охоте.
– Ну что же вы, господа?
– Тысяча извинений, забылись, – за всех чохом повинился я. – Вы правы, сначала надо выпить – это святое. А ну шагом марш!
Парни встали у стола узким мужским кругом, приняли по рюмочке с подноса у лакея и, выдохнув, опрокинули молча, по-партизански. Сам помещик не пил, сославшись на мучающую его подагру, я так просто не успел, заглядевшись на канделябр в виде Хлои с цветочками. А у офицеров моих ослепительное тепло явственно пробежало по жилам и обнадёжило изнутри, – музыка в соседней комнате стала значительно громче! Боевые товарищи рванулись туда со всем пылом, включая и ротмистра Чеченского, который, несмотря на внешнюю образованность, по-русски хорошо знал только три фразы: «Щас зарэжу!», «Давай пацелую!» и «Дэнис Васылыч, я больше нэ буду…»
Тихунович любезно согласился представить моих молодцов гостям, а я, грешным делом, задержался у стола, подманивая лакея на предмет своей законной рюмочки. А получив оную, всё одно не успел уделить ей уважительного отношения, ибо краем глаза заприметил неземной красоты девицу, таившуюся за портьерой у окна. Простое длинное платье не скрывало дивную линию бёдер, крепенькие плечики манили нетронутой свежестью, а личиком – чистая Психея с бездонными глазами, достойная кисти Левицкого!
Скромница, потупив дивные ресницы свои, тем не менее решительно делала мне указание пальчиком. Пользуясь отсутствием хозяина, я не без сожаления отставил водку, решив не противиться зову сердца и прочего, а принять судьбу на грудь, как и следует русскому гусару. Наверняка особа столь пленительная нуждается в защите от посягательств злого дядюшки, нападок коварной мачехи, ну или в крайности всегда есть повод зарубить двух-трёх усатых тараканов, бесчинно отравляющих девушке жизнь. А между нами говоря, главное – подойти и, выгнув спинку, вскинуть бровь и звякнуть шпорами, а уж причину, по которой вы беспременно должны оказать барышне услугу, она придумает сама… и не одну!
– Простите мне безумную дерзость мою, но не вы ли отважный поэт-партизан Денис Давыдов? – смущённо пролепетала девица, пылко утаскивая меня к себе за портьеру.
– Вы знаете имя бедного Давыдова? Обойдённого чинами, брошенного регулярной армией, окружённого дикими ордами неприятеля и забытого ветреной возлюбленной… Что ж, он у ваших ног!
– Отлично, тогда не будем терять времени!
– Понял, действую.
– О нет! Вы меня не совсем поняли. – Девушка твёрдо упёрлась ладошками мне в грудь, и жар гусарского поцелуя угас втуне. – Я должна предупредить вас об ужасной опасности, коей подвергаетесь вы в этом доме!
– Самое ужасное, что меня может ждать, – это ваша немилость!
– Денис Васильевич… я – порядочная девушка, – с завидным упорством пояснила красавица, пыхтя, отпихивая меня в сторону. – Мне больно вас разочаровывать, но вы в плену иллюзий.
– Тогда вы, искусительница, моя самая прекрасная иллюзия! – Я всё ещё на что-то надеялся, ибо крепость, взятая одним наскоком, не доставляет большого удовлетворения человеку военных наклонностей. – Я отступаю, но исключительно по отсутствию привычки к войне с дамами. Будь вы французом – убил бы на месте! Но прежде скажите хоть имя ваше?
– Лизавета, – сдержанно поперхнулась она. – Теперь уберите руки в стороны и выслушайте меня на расстоянии. Вам грозит беда, я стала невольной свидетельницей жутких планов моего отчима, хозяина этого дома, и его сношений с захватчиками… Почему вы на меня так смотрите?
– А… э… чем, вы говорите, он с ними занимался?! – с трудом веря своим ушам, покраснев, переспросил я.
– Он продал душу нечистому!
– У-у-у… тогда мне пора.
Я наконец-то понял, с кем имею дело. Лизанька моя явно оказалась сумасшедшей падчерицей, сдвинувшейся на отмщении тому, кого полагала она виновником всех своих злосчастий. Любой «лямур» не светит, с больными связываться – себе дороже…
– Но выслушайте же меня! Всё, что вы здесь сейчас видите, – оптический обман, иллюзорные фигуры, зрительные абстракции, не более… Мой отчим подписал свою душу Буонапарту, и тот прислал французских тамбурмажоров, наводнивших весь дом. Он специально заманил вас!
– Хм… так нас хотят убить? – не поверил я, но мало ли…
– О, если бы! – с непередаваемой гримаской усмехнулась юная чаровница, заставя меня изумлённо икнуть. – Их цель глубже и страшнее – велено повсеместно оклеветать и опозорить вас, выставив всё русское партизанство в самом неприглядном свете! Пока вы тут вальсируете комплиментами, услужливые руки врага из тайных комнат рисуют для европейских газет порочные лики друзей ваших…
– В смысле пьяного Макарова под столом или Бедрягу у очередной красотки под юбкой?! – облегчённо фыркнул я. – Да пусть подавятся, щелкопёры! Россию этим не дискредитируешь: «гусары, вино и женщины» – такой же триединый символ, как «вера, царь и Отечество»! Не прокатит-с…
– Ах вот, значит, как?! Так не угодно ли взглянуть. – Она высунула точёный носик наружу, осмотрелась и, подцепив меня за рукав, бегом потащила куда-то вдоль по коридору.
Должен признать, что фигуркою Лизу господь не обидел, только разумом ущемил. Но, с другой стороны, честь требовала тем более трепетного отношения к чудачествам бедной девушки, ибо… Что именно следовало за «ибо», я додумать не успел, так как был втолкнут в некую полутёмную комнатку, освещаемую одним лишь канделябром на шесть свечей. В уголке, скорчившись, сидел маленького роста мужчина в шикарном мундире геральдических цветов Наполеона, прильнув лицом к щели в стене. На коленях его лежали листы бумаги и перья, а на полу стояла большущая чернильница.
– Вот-с! Прошу убедиться – французский шпион, – обличающе указала суровая красавица, а злодей при виде нас выхватил из-за пазухи длинный пистолет. Однако же прежде чем взвёл он курки, я резво ахнул врага по голове его же чернильницей! Окрасившийся француз рухнул на пол, дёрнул эдак ножкой и затих…
– Вот так настоящие партизаны поступают с врагами Отечества своего, – гордо объявил я, ставя на него ногу и безрезультатно пытаясь оттереть перемазанные чернилами пальцы о мундир поверженного. Увы, чернила надёжные… Одно утешение: французу досталось втрое больше – вылитый негр синюшного колера! – Ну-ка посмотрим, что он там подлого накарякал? Ма-а-ть честная…
Мне почти стало дурно, хорошо хоть обморокоустойчивая девушка вовремя подставила надёжное плечо, удержав падающего гусара. На толстом белом листе с похвальной точностью и пунктуальностью был изображён поручик Бекетов, взасос целуемый вахмистром Бедрягой! Мало того, фривольность поз обоих офицеров не оставляла ни малейшего сомнения в серьёзности их дальнейших намерений.
Вне себя от гнева и разочарования я прильнул к узкой щели и тут же отпрянул, ошарашенно протирая глаза. Открывшаяся взору препохабнейшая картина сразила моё воображение и поставила под удар все идеалы юности: четыре моих друга, боевых товарища, герои многих сражений, львы на поле битвы и (а, ладно, опустим поэтические метафоры)… страстно обнимались друг с дружкой, кое-где уже и расстёгивая одежды свои до абсолютно неэстетичного беспотребства!