Охота на гусара - Белянин Андрей Олегович. Страница 47

Рейтузы – опять сугубо мужские штаны, но чаще встречались в кавалерии.

Ретирада – отступление. Слово, ненавидимое Суворовым, но успешно применённое Кутузовым, дабы заманить Наполеона на зимние каникулы в Москву.

Сабля – очень похожа на шашку, но кисть руки обычно прикрыта надёжной гардой. И пальцы целее, и дизайн посимпатичнее, и всяких кисточек понавешать можно…

Синекура – непыльная работа для блатных маменькиных сынков, коих хватало и в те времена.

Тамбурмажор – дирижёр в костюме клоуна. Нет, ну сами на картинках посмотрите, разве наши военные могут одеваться, как амазонские попугаи?!

Ташка – гусарский ридикюль. Сумка, где хранились разные полезные вещи, от расчёски для конского хвоста до активированного угля.

Темляк – витой красивый шнур, которым «привязывали» саблю к руке – вдруг потеряется.

Фалды – разрезанный хвост фрака. Встречались как на гражданке, так и в военной форме. Особенно смешно трепыхались при отступлении…

Фанаберия – зазнайство и понты с распальцовкой на пустом месте.

Фанфары – прямые потомки иерихонских труб, только размером поменьше. Особенно популярны в быту, когда надо загреметь вниз по лестнице.

Фуражир – солдат, снабжающий армию продовольствием. То есть грабитель в форме и при исполнении…

Чекмень – традиционный горский кафтанчик. Их по дешёвке развозил на турецкой войне граф П.А. Строганов и даже подарил один Денису Давыдову, за что и получил благодарность «дурными стихами»…

Чепрак – эдакий коврик под седло. Обычно украшался вышивкой и вензелями, мог скатываться валиком, заменяя подушку, на одеяло не тянул исключительно по размерам.

Чикчиры – исключительно гусарские штаны без карманов, ибо уже в те времена держать руки в карманах считалось неприличным.

Шашка – дли-и-и-нный кавказский ножик без гарды. Просьба не путать с дымовою или игральною.

Мемуары героя, или Путевые заметки гусара

«Охота на гусара» – не роман с единым сюжетом, а сборник гусарских баек и анекдотов, нечто вроде «Приключений бригадира Жерара» Конан Дойла, этакие путевые заметки, жанр, весьма распространенный во времена самого Давыдова, но почти совершенно забытый ныне. Объединяют описанные случаи рассказчик, он же главный участник происходящего, и глобальное событие – Отечественная война 1812 года. Война – не фон, не рамка, а ткань происходящего, полотно, в котором приключения гусара – пусть яркая, но только нить. Однако как волосинка, попавшая в шестеренку, может остановить огромный механизм, так и одна яркая нить меняет рисунок полотна.

Казалось бы, сто раз прав герой, повторяя про себя разумные доводы, которыми руководствовался Наполеон, завоевывая мир, то, что мечтал привнести в страны всей Европы великий корсиканец: «культуру и просвещение, экономические реформы, освобождение от рабского труда всему народу, политическую стабильность, уверенность в завтрашнем дне…» Но в нашей стране если и делалось что-нибудь разумно, то никак не великие дела. Еще классик сказал: горе – от ума. Так и живем до сих пор, если посмотреть: по наитию свыше, высшим промыслом. И против разумных установлений француза поднимается вся нация. Один из исследователей «русской идеи» писал: «Национальный – значит носитель национальной идеи, Русского Духа, того, что в России непреходяще. Идея (от греч. эйдос) – это первообраз, слово однокоренное с „идеалом“. Говоря о Русской идее, не политическую формулу имеем в виду, а всю культурную традицию, в том числе литературную. Что такое история? Это культура народа, реализовавшаяся во времени. А что такое культура? Это национальная идея (совокупность идеалов) или в конечном счете промысел Божий об этом народе, реализовавшийся в пространстве». Вот это и оказывается главным, тем, что во многом объясняет бездумность, бесшабашность, безалаберность русских людей – и их живучесть: они верят в Божий промысел! Недаром страна наша издавна зовется – Святая Русь. Поэтому поднимается народ: нельзя предать промысел Божий.

В России встречаются два мировых начала, Восток и Запад: нега и лень, чувственность и созерцание и – сухая логика слов и активная деятельность, культура духа и – цивилизация. Особенность философии Андрея Белянина не в оригинальности, а в наглядности, реалистичности; Белянин не рассуждает, а яркой кистью художника рисует – и в точных мазках категории и концепты предстают запоминающимися, точными – образами, самой жизнью.

Наполеон – символ Запада как цивилизации. Бонапарт несет технический прогресс и материальное благополучие, социальные реформы сверху. Что, конечно, для России не подходит. Остроумная басня «Голова и Ноги» – тому вернейшее подтверждение: народ и власть – единый организм, меняться может только целиком.

Сейчас сложно сказать, что двигало в действительности реальным Давыдовым, но героя романа Белянина вдохновили высшие силы. Гусар стал орудием Божьего гнева, да позволительно нам будет выразиться так. Отсюда потусторонние гости в снах Дениса Васильевича, отсюда мистический подтекст глобальных событий, встреч с Наполеоном и Кутузовым. Кому-то астральные встречи и битвы персонажей могут показаться слишком современными, притянутыми за уши в произведении историческом, однако стоило бы вспомнить, что именно восемнадцатый век – расцвет мистики, процветание масонской ложи в России, вхождение в моду кручения столов и тому подобная ерунда (на наш взгляд). Правда, стоит помнить, что тогда вера в Бога была не просто нормальным, а естественным явлением, образом жизни всего общества. Любая мистика являлась лишь разновидностью веры, суеверием, процветавшим в просвещенном обществе, которое отходило от веры искренней, искало доказательств и не могло найти.

Вместе с Наполеоном в страну прорываются разные темные силы, обратная сторона материального прогресса: ересь, мракобесие, суеверие, секты. Денису Васильевичу доводится столкнуться с ведьмой из Блэр и со скопцами, а сколько их еще ходило? Шарлотта де Блэр несет разврат, смертельный для души в буквальном смысле, скопцы показывают опасность фанатизма и полного отрешения от чувственности, любви во всех ее проявлениях в пользу сухой, слепой веры.

Интересно, что первый раз от ведьмы Давыдов ушел с помощью вина: будучи в состоянии глубокого опьянения, оказался неспособен. А бравый вахмистр Бедряга, вполне возможно, как раз попался в лапы ведьмы из-за страсти к выпивке (вспомним, как удирал он с конфискованной у мадемуазель де Блэр при первой встрече бутылью коньяка). Автор умалчивает причины, по которым вахмистр направился в подвал, но уж очень напомнил этот случай тот эпизод в «Айвенго», где отец Тук при взятии замка пошел обследовать подвалы на предмет напитка, но тоже нашел нечто иное. Любовь к чаше иногда оказывается полезной: не в выпивке дело, хочет сказать Андрей Белянин, а в том, кто пьет.

Характерная черта неповторимого белянинского стиля – умение создать уникальный образ героя. Старый прием снижения образа главного персонажа для достижения комического эффекта использовали многие авторы: к примеру, Житинский в повестях о Пете Верлухине или Глен Кук в цикле про детектива Гаррета, Вадим Шефнер. Но у них герой и есть слабый, глуповатый молодой человек. Белянинский же герой только выставляет себя таковым, играет имиджем, что позволяет ему постоянно выставлять себя на смех, проявляясь при этом истинным героем, каков он и есть на самом деле. Подобная игра углубляет, расширяет образ главного персонажа, придает ему двуплановость, обычно не свойственную персонажам юмористических произведений.

В то же время Денис Васильевич – образ в лучших сказочных традициях. Дурак, шут, поэт любимы народной традицией и хранимы судьбой, случаем и Богом. Давыдов не дурак и не шут в прямом смысле слова, но в повествовании выставляется таковым, смеется над собой, скоморошит. Послушать только сообщения о том, как он со своими ста пятьюдесятью гусарами и казаками совершил подвиг, захватив неприятельскую фуру, охраняемую четырьмя (!) французами! И множество подобных, а также подвигов, совершенных в состоянии алкогольного опьянения, или танцы перед неприятелем в женском платье, или… Всего не перечесть.