Мемуары папы Муми-тролля - Янссон Туве Марика. Страница 7

— Когда же мы все-таки отчаливаем, хупп-хэфф?

— И ты с нами? — спросил я.

— Конечно, — ответил Юксаре.

— Если позволите, — сказал Шнырек, — я тоже надумал кое-что в этом роде… Я больше не могу жить в кофейной банке!

— Почему? — удивился я.

— Эта красная краска на жести не высыхает! — объяснил Шнырек. — Извините! Она попадает всюду — и в еду, и в постель, и на усы… Я сойду с ума, Фредриксон, я сойду с ума!

— Не сходи. Лучше упакуй вещи, — сказал Фредриксон.

— Конечно! — воскликнул Шнырек. — Мне надо о многом подумать! Такое долгое путешествие… совсем новая жизнь…

И он побежал, да так быстро, что красная краска брызнула во все стороны.

По-моему, решил я, наша команда более чем ненадежная.

«Морской оркестр» засел крепко, резиновые шины глубоко зарылись в землю, и пароход ни на дюйм не мог сдвинуться с места. Мы изрыли всю корабельную верфь (то есть лесную поляну), но все напрасно. Фредриксон сел и обхватил голову лапами.

— Милый Фредриксон, не горюй так, — попросил я.

— Я не горюю. Я думаю, — отвечал Фредриксон. — Пароход застрял. Его нельзя спустить на воду… Значит, надо реку подвести к пароходу. Каким образом? Строить новый канал? Запруду? А как? Таскать камни?..

— А как? — услужливо повторил я.

— Идея! — вдруг так громко воскликнул Фредриксон, что я подпрыгнул. — Где дронт Эдвард? Ему надо сесть в реку, чтобы она вышла из берегов.

— Он такой огромный? — испугался я.

— Гораздо больше, чем ты думаешь, — коротко ответил Фредриксон. — У тебя есть календарь?

— Нет, — сказал я, все больше и больше волнуясь.

— Так. Позавчера мы ели гороховый суп, [3] — размышлял вслух Фредриксон. — Значит, сегодня — суббота, а по субботам дронт Эдвард купается. Хорошо. Поспешим!

— А они злые, эти дронты? — осторожно осведомился я, когда мы спускались к речному берегу.

— Да, — ответил Фредриксон. — Растопчут кого-нибудь нечаянно, а потом неделю рыдают. И оплачивают похороны.

— Не очень большое утешение для тех, кого они растопчут, — пробормотал я, почувствовав себя необычайно храбрым.

Я спрашиваю вас, дорогой читатель: трудно ли быть храбрым, если вообще ничего не боишься?

Внезапно остановившись, Фредриксон сказал:

— Здесь.

— Где? — удивился я. — Эдвард живет в этой башне?

— Тише. Это не башня, а его лапы, — объяснил Фредриксон. — Сейчас я его позову. — И он закричал во весь голос: — Эй-эй, там наверху! Эдвард! Внизу я — Фредриксон! Где ты нынче купаешься?

Будто громовой раскат прокатился высоко над нами:

— Как всегда, в озере, песчаная ты блоха!

— Купайся в реке! Там песчаное дно! Мягкое и уютное! — прокричал Фредриксон.

— Это все выдумки, — отвечал дронт Эдвард. — Самые крошечные малявки знают, что эта моррова река жутко напичкана камнями!

— Нет! — настаиваал Фредриксон. — Там песчаное дно!

Дронт что-то тихо пробормотал, а потом согласился:

— Хорошо. Я выкупаюсь в твоей морровой реке. Морра тебя возьми, у меня больше нет денег на похороны. И если ты обманываешь меня, тля ты этакая, сам плати за них! Ты ведь знаешь, какие у меня чувствительные конечности, а уж какой нежный хвост — и говорить нечего!

— Беги! — только и успел шепнуть мне Фредриксон. И мы понеслись. Никогда в жизни я не бегал так быстро. И я все время представлял, как дронт Эдвард садится на острые камни своим огромным задом, и его страшный гнев, и гигантскую речную волну, которую он, несомненно, поднимет. И вся эта картина казалась мне такой грозной и опасной, что я потерял всякую надежду на спасение.

Вдруг раздался рев, от которого шерсть встала дыбом на затылке! Это в лес с грохотом хлынула речная волна…

— Все на борт! — закричал Фредриксон.

Мы ринулись на корабельную верфь, преследуемые по пятам речной волной, и, перекинув хвосты через перила, наткнулись на спящего на палубе Юксаре. И в тот же миг нас накрыло шипящей белой пеной. «Морской оркестр» затрещал, застонал, словно от испуга.

Но тут же, вырвавшись из мшистого плена, пароход гордо и стремительно помчался по лесу. Пришли в движение корабельные лопасти, весело вращался гребной винт, действовали наши шестеренки! Став за руль, Фредриксон твердой лапой уверенно повел «Морской оркестр» меж древесных стволов.

То был ни с чем не сравнимый спуск судна на воду! Цветы и листья дождем сыпались на палубу, и, украшенный, точно в праздник, «Морской оркестр» совершит последний триумфальный прыжок вниз, в реку. Весело плеща, пароход поплыл прямо к речному фарватеру.

— Следить за рекой! — приказал Фредриксон (он хотел как раз проехать по дну, чтобы испытать свою конструкцию шарниров).

Я усердно смотрел по сторонам, но кроме подпрыгивающей где-то впереди на волнах красной банки ничего не видел.

— Интересно, что это за банка? — спросил я.

— Она мне кое-что напоминает, — ответил Юксаре. — Меня не удивит, если там внутри сидит известный всем Шнырек.

Я обернулся к Фредриксону:

— Ты забыл своего племянника!

— Да как же я мог? — удивился Фредриксон. Теперь мы уже видели, что из банки высовывается мокрая красная мордочка Шнырька. Шнырек размахивал лапками и от волнения все туже затягивал на шее галстук.

Перегнувшись через перила, мы с Юксаре выловили кофейную банку, по-прежнему липкую от краски и довольно тяжелую.

— Не запачкайте палубу, — предупредил Фредриксон, когда мы втаскивали банку вместе со Шнырьком на борт. — Как поживаешь, дорогой племянник?

— Я чуть с ума не сошел! Подумать только! Упаковываю вещи, а тут наводнение… Все вверх дном. Я потерял свой самый лучший оконный крючок и, кажется, стержень, которым прочищают трубки. Ой! Что теперь будет?

И Шнырек с известным удовлетворением начал по новой системе приводить в порядок свою коллекцию пуговиц. Прислушиваясь к тихому плеску колес «Морского оркестра», я сел рядом с Фредриксоном и сказал:

— Надеюсь, мы никогда больше не встретимся с дронтом Эдвардом. Как ты думаешь, он ужасно зол на нас?

— Ясное дело, — отвечал Фредриксон.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

в которой я запечатлел свой первый славный подвиг — спасение утопающей, его трагические последствия, некоторые свои мысли, а также дал описание повадок клипдасс

Зеленый приветливый лес остался позади. Все вокруг нас стало огромным и невиданным. По крутым склонам берегов с ревом и фырканьем рыскали неведомые страшные животные. К счастью, на борту нашего парохода было двое таких, на которых можно было положиться: я и Фредриксон. Юксаре ничего не принимал всерьез, а интересы Шнырька не простирались дальше его банки из-под кофе. Мы поставили ее на баке, и она мало-помалу стала просыхать на солнце. Но самого Шнырька нам так никогда и не удалось отмыть дочиста, и он навсегда приобрел слабый розоватый оттенок.

Конечно, у Фредриксона нашлась на борту золотая краска — меня бы удивило, если бы у него не оказалось такой жизненно необходимой вещи, — и мы украсили пароход моей золоченой луковицей.

Пароход медленно продвигался вперед. Я чаще всего сидел в навигационной каюте и, слегка пощелкивая по анероиду, с некоторым удивлением смотрел, как проплывают мимо берега. Иногда я выходят на капитанский мостик и бродил там в раздумье. Особенно нравилось мне думать о том, как поражена была бы Хемулиха, если б могла видеть меня, равноправного совладельца речного парохода, искателя приключений. По правде говоря, так ей и надо!

Однажды вечером мы вошли в глубокий пустынный застив.

— Не по душе мне этот залив, — заявил Юксаре. — Его вид вызывает Предчувствия.

— Предчувствия! — как-то странно произнес Фредриксон. — Племянник! Бросить якорь!

— Сейчас, сию минуту! — крикнул Шнырек и почему-то швырнул за борт огромную кастрюлю.

— Ты выбросил наш обед? — спросил я его.

— Какое несчастье! — воскликнул Шнырек. — Извините! В спешке так легко ошибиться! Я был ужасно взволнован… Ничего, вместо обеда получите желе — если только я его найду…

вернуться

3

В Скандинавии гороховый суп едят по четвергам.