Возвращающий надежду - Ярмагаев Емельян. Страница 7

Сперва в глазах у него плыли круги, а сердце хотело пробить грудь. Но морской ветер уже омывал его легкие. Он подплыл к своей лодке и вскарабкался на нее. Он положил на скамью гнилой обрубок и долго в тихом экстазе его созерцал. Потом оделся, отвязал лодку, еще раз взглянул туда, где лежал якорь, и поплыл назад.

Причалив, он бросил весла, но забыл привязать лодку и, перемахнув сразу через три, и пять, и шесть ступенек, очутился у стены. Ему некогда было дойти до въезда: он схватился за выступ в стене, подтянулся — и был уже наверху.

Внизу, в лопуховом море, бесследно утонул его наставник. Ни один лист его не выдавал. Рене крепко спал. Тем не менее, когда из-под ног Бернара скатился камешек, снизу сонно раздалось:

— Только не прыгайте на меня.

Бернар спустился вниз. Когда его ноги пробили зеленую крышу, рядом поднялась голова. Голова понюхала воздух.

— Ага, с моря! — определил Рене. — Как ветер? При таком коварном штиле лучше все-таки привязывать лодку, да и весла следует убирать.

— Откуда вы все узнали?

— Я слышал, как причалила лодка. Нетрудно сообразить, сколько нужно времени, чтобы сделать все как следует. Но дисциплина моря чужда Бернару Одиго. Волна ему когда-нибудь объяснит это лучше меня.

— Рене, — задыхался Бернар, — я видел его! Говорю вам, я видел его собственными глазами! Вот! — И у носа Рене очутился кусок каната. Рене покосился на трофей:

— Совсем сгнил, — сказал он. — Вы собираетесь сделать из него медальон?

— Рене, — горячился Бернар, — его нельзя вытащить. Вытащить его никак нельзя. Ни за что! Я убедился.

Голова Рене шумно вздохнула и опустилась в лопухи.

— Не вижу причины для шума, — донеслось оттуда. — Я давно знал это, сынок. Он зацепился за скалу.

— Что же делать?

После паузы голос Рене продолжал все ленивей и ленивей:

— Старики выдумали… э, их только слушай! Будто якорь вернет «тот, кто своих признает чужими и чужих своими, кто превратит друга в недруга и врага в друга и… — как там дальше? — кто возьмет на себя бремя чужой вражды и возвысится до чужой любви». Я помню эту скучную дребедень с детства.

— Но как все это исполнить?

В лопухах молчали.

5

Пришло время, когда Рене совсем перестал спать. Теперь видели его везде и всюду круглые сутки. И если не замечали, то горько раскаивались.

Денно и нощно он был на ногах. Он отдавал приказы и распоряжения, он распекал, бранился и даже дрался. Днем и ночью в замок тащились повозки с припасами, ночью и днем работали каменщики, плотники и оружейники. На дворе они ели луковый суп и чинили старинное оружие.

В этом мире у каждого человека больше врагов, чем друзей. Бернар не знал своих врагов, и тем не менее они существовали, они жили рядом, охотились в его лесу и косили его траву. Это были его соседи из дома Оливье — сущие разбойники, не считающие зазорным при случае ограбить путешественника. И они ненавидели его, Бернара Одиго, с давних пор. За что? За то, что он не ездил с ними на охоту и не участвовал в их пьяных пирушках. Главная же причина заключалась в том, что Оливье, отпрыски древнего гасконского рода, были удручающе бедны. А земли их соседствовали с поместьем дворянина, который, по слухам, делал блестящую карьеру.

Мадам Констанция знала способ утихомирить Оливье. Кроме трех сыновей, у Оливье росла дочка, которую они мечтали повыгодней сбыть.

Но Бернар решительно отверг предложение жениться на маленькой Туанетте. Он искренне удивлялся, что кто-то намеревался с ним враждовать. Он даже предлагал по-соседски поехать к Оливье и за бутылкой вина покончить со всеми недоразумениями.

Широкое лицо Рене дрожало от смеха.

— Что ж, если вы хотите быть просватанным без ведома отца…

Недавно правительство повелело разрушить все феодальные гнезда до основания, что горожане и выполнили с величайшим удовольствием.

Однако замок Шамбор уцелел — возможно, потому, что уже не имел военного значения. Засыпали только ров, но и тот был расчищен кем-то из Одиго, чтобы использовать его как канал, ведущий в океан. В наружном обводе замковой стены со стороны въезда осталась главная башня, так называемый донжон, с уцелевшим от XIV века воротным приспособлением и двумя подъемными решетками, наружной и внутренней, в глубокой толще ее стен.

Внутри башни сохранилось устройство для моста, который давно не поднимался и совершенно врос в опоры. Все механизмы, блоки и цепи заржавели и пришли в упадок, а в караульной башне разместился курятник. Рене с неслыханной энергией и настойчивостью сумел все как следует отчистить и смазать, кур, к великому неудовольствию повара Франсуа, безжалостно изгнали, а действие лебедок Рене проверил и наладил.

Бернар, забавляясь, следил за всей этой кутерьмой и ни во что не вмешивался.

— Уже не думаешь ли ты стать новым маршалом Монлюком, дорогой Рене? — заметил он.

Тот пробурчал, что замок, конечно, одряхлел, но обновить кое-что, пожалуй, не лишнее… да и у него, Рене, от безделья застоялась кровь. Но при этом глаза у него по-волчьи сверкали, он помолодел, он напялил тщательно начищенную кирасу, а на голову — устрашающей величины шлем-бургиньот.

— Где же наш гарнизон? — веселился Бернар. — Какое войско мы пошлем защищать эти неприступные стены?

Действительно, всю боеспособную молодежь из замковой челяди старший Одиго давно уже вытребовал к себе в Париж. В замке остались дряхлый садовник, он же огородник и сторож, прачка Марго, жена Рене, затем Жанетта — кастелянша почтенных лет и две пожилых горничных, которые заодно служили сиделками; этот список завершал повар Франсуа. К сожалению, Франсуа капитулировал без боя: он заявил, что его тошнит от одного вида огнестрельного оружия, а из холодного он, повар, признает только кочергу.

Но Рене не унывал. Молчаливый и неприступный, он вытащил из подвалов, гардеробной и столовой все оружие, какое там имелось: фитильные аркебузы, мушкеты, карабины, охотничьи ружья, пистолеты — зарядил и расставил по порядку в бойницах.

— Кто же будет палить из этой артиллерии? — приставал Бернар. — Мы вдвоем, что ли?

Вместо ответа Рене извлек из сумки свернутый в трубку лист и подал его Бернару. Тот развернул — и вытаращил глаза. Пол-листа занимало пространнейшее безграмотное перечисление титулов, званий и заслуг рода Оливье. А дальше шло невероятно болтливое, напыщенное и высокопарное обвинение «во многих тяжких обидах, каковые со злым умыслом, дурной целью и злодейскими намерениями имели быть учинены роду Оливье рукой дома Одиго». Так и было сказано: рукой дома. В заключение Бернару предлагалось явиться пред очи обвинителей.

— С какой стати, — недоумевал Бернар, — пишут мне эти Оливье? Я понятия не имею о странных обидах, которые им кто-то нанес, когда меня, с позволения сказать, и на свете-то не было. В здравом ли они уме?

Рене невозмутимо расхаживал вдоль стены. Для него делом была война, все остальное он считал болтовней. Больше всего он полагался на арендаторов и держателей, которые любили мадам Одиго и сами являлись в замок, чтобы извещать о каждом шаге Оливье.

И вот в одно прекрасное утро со стороны поля показались десяток всадников и нестройная толпа пеших. Бернар, не веря своим глазам, убедился, что все конные — в полудоспехах, в касках, с копьями и карабинами при седлах. Остановясь в ста шагах, всадники спешились и с деловым видом разбрелись осматривать замковые стены.

— А вы все не хотели верить! — возликовал Рене и махнул платком.

Раздался душераздирающий скрип блоков, полетела пыль, комья земли и дерна: старый мост с муками вырвался из цепких объятий травы и кустов и на цепях торжественно вознесся ввысь. И быть бы замку отрезанным от всей вселенной, если б не одно ничтожное обстоятельство: на южной его стороне в стене с незапамятных времен осталась вполне доступная, запирающаяся ветхим засовом калитка, через которую обыкновенно гнали на выпас домашних гусей.