Дата моей смерти - Юденич Марина. Страница 45

Разумеется, перед этим принято писать письма, с объяснениями своего поступка: обвинениями или, напротив, просьбой никого не винить.

Но — кому?

Родители мои к счастью, в данной ситуации, для них и для меня, давно покинули этот мир, я была их единственным ребенком, и никого из дальних родственников, о которых изредка вспоминала бабушка и уж совсем редко — мама, попросту не знала.. Такая была у меня семья: немногочисленная и замкнутая.

С друзьями, которыми когда-то давно Бог меня не обидел, успешно разобрался Егор, и писать им теперь было бы, по меньшей мере, глупо, а в принципе, и не очень честно. Дескать, вот вам, подарочек от бывшей подруги — терзайтесь теперь угрызениями совести и организуйте похороны. Впрочем, кому-то из них все равно придется всем этим заняться.

Конечно, следовало написать Мусе.

Удар, который я готовилась нанести ей был несправедливым, жестоким и, вне всякого сомнения, очень тяжелым для нее.

Но и на это не было у меня сил.

Может быть потом, в самую последнюю минуту, но только не сейчас.

Однако, Мусина интуиция, похоже, не знала границ.

Я еще размышляла над тем, как жестоко и несправедливо собираюсь поступить по отношению к ней, а настойчивый телефонный звонок, в этот момент уже призывал меня очередной раз убедиться в безграничной Мусиной преданности и железобетонной обязательности.

— Ты извини, я наверняка разбудила тебя, ты ведь принимала снотворное, но я сейчас уйду в операционную, и быть может надолго. И я подумала: ты будешь звонить, когда проснешься, меня не станут звать, и ты будешь дергаться: достала я тебе таблетки или нет. Поэтому, вот и звоню. Прости — Да, не извиняйся ты. Во-первых, я уже проснулась сама. А, во-вторых, это же мне нужны таблетки, так что какие могут быть проблемы?

— Ну, все-таки….

— Никаких, все-таки. Достала?

— Да, конечно. Это не очень сильные таблетки, так что принимать их не опасно. Но все же не увлекайся, не более двух на ночь. Доктор, с которым я консультировалась, сказал, что тебе это будет даже полезно, сон укрепиться и улягутся эмоции.

— Отлично. То, что надо.

— Я завезу их тебе сегодня вечером, хочешь?

Ну уж, нет.

Чего — чего, а провести сегодняшний вечер с Мусей, я хотела менее всего.

Надо было срочно что-то придумать, убедительное и не обидное.

Лгу я беззастенчиво, без оглядки даже на то, что эту ложь Муся может легко проверить.

В конце концов, скоро это не будет иметь для меня значения, зато сейчас прозвучит весьма убедительно.

— Знаешь, — слегка поколебавшись, не очень уверенно сообщаю я Мусе, — сегодня вечером я хочу поехать к Дарье.

— Да? — если Муся и удивляется, то не очень. Ей-то как раз мое желание вполне понятно, и даже, наверное, доставляет некоторое удовлетворение.

Беспокоит ее другое — А ты спросила у нее разрешения? Она ведь не принимает просто так.

— Конечно, спросила. И она велела приезжать обязательно.

— Замечательно! — Муся не просто радуется, она в восторге, ведь я, наконец, следуя ее заповедям, обретаю исцеление. — Ты себе не представляешь, как я за тебя рада! Она ведь очень не простой человек, и далеко не со всеми берется работать. Ну, уж если взялась, то можешь быть уверена: она поможет.

Обязательно поможет!

— Так что, извини, я не знаю, сколько у нее пробуду. В прошлый раз мы общались очень долго. Ты ведь помнишь?

— Еще бы! Я извелась, ожидая твоего звонка! Но как же ты заберешь таблетки?

— Знаешь, я собираюсь сегодня пораньше выехать из дому. Хочу пойти к Егору на кладбище. Мы поговорили с тобой вчера, а потом я подсчитала: выходит, что сороковой день именно сегодня.

— Ой, действительно! Господи, надо же, я тоже подсчитала, и хотела тебе сказать, но совершенно вылетело из головы.. Просто удивительно! Я ведь даже позвонила утром в их офис, хотела узнать, собирается ли кто ехать на кладбище и когда, чтобы тебе с ними не пресечься. Тебе же это было бы не очень приятно?

— Разумеется. И что — они?

— Они, вернее новая секретарша сказала, что кое-кто из старых сотрудников собирается, но с утра, а после обеда его вдова… ой, прости.

— Ничего страшного.

— Ну, в общем, она устраивает поминки в каком-то ресторане. Так что сейчас ты можешь смело ехать, они, видимо, уже начали пить.

— Да, наверное. Слушай, ты сказала: новая секретарша. А — старая, не знаешь, где?

— Старая… — Муся делает совсем короткую паузу. Даже не пауза это, а так, легкая заминка, но я чувствую отчего-то, что сейчас она соврет. — Понятия не имею. — своим тихим шелковым голосом говорит Муся, — Уволилась наверное.

"Уволили, наверное, — про себя поправляю я Мусю, — причем за то, посмела общаться со мной. Но вот как они узнали об этом? И почему лжет Муся?

Не хочет лишний раз травмировать мое самолюбие? Она и так, опростоволосилась сейчас с этой « вдовой». Глупая, думает, что все это меня еще волнует. — снова жалею я Мусю, но тут же одергиваю себя — А с чего бы — то ей думать иначе? " И вслух продолжаю — Ну да Бог с ней, просто к слову пришлось. Значит, на кладбище я уже никого не встречу?

— Нет. Можешь, быть спокойна. Я бы очень хотела поехать с тобой, но эта внеплановая операция, как назло….

— Ничего страшного, поедем в другой раз. А что касается таблеток, то ты положи из в конверт или пакетик какой — ни-будь, и оставь у вас в регистратуре.

— На рецепции — машинально поправляет меня Муся. Конечно, они же какая — ни — будь районная поликлиника, а крупная клиника, известная во всем мире.

— Ну да, на рецепции. Я перед кладбищем заеду и заберу.

— Да, пожалуй, это лучше всего. Я так и сделаю. Прости меня, пожалуйста, что в такой день оставляю тебя одну, но, я думаю, Дарья, не даст тебе затосковать.

— Конечно, не даст. И перестань, Бога ради, все время извиняться передо мной. Ты столько делаешь для меня, что это я должна извиняться и благодарить, извиняться и благодарить тебя, и так до бесконечности…

— Прекрати, я делаю то, что могу, и ты делала бы тоже самое. Но, извини, мне уже нужно бежать.. В общем, конверт для тебя будет на рецепции, а вечером, если будут силы, все же позвони мне. скажи хоть два слова…

— Обязательно. Не прощаюсь Пока.

Дай Бог всяческого здоровья тому человеку, которому вдруг срочно потребовалась Муся, иначе этот бесконечный поток извинений, признаний и объяснений довел бы меня до истерики, и я, не выдержав собственной черной неблагодарности, в припадке раскаяния рассказала верной Мусе все!

Теперь же, видимо, мне уже никогда не придется этого сделать.

Время вдруг напоминает о себе, и я отчетливо различаю громкое тиканье часов., практически неразличимое обычно в череде привычных домашних звуков Это не спроста: стрелки уже перевалили за три часа пополудни, и если я, действительно, хочу успеть на кладбище до темноты, то нужно спешить.

Егор так и не объявился, но возможно, он сделает это позже.

Если же — нет, то, значит, настал мой черед первой явиться на наше новое свидание.

Эта мысль приходит мне в голову легко и просто. Я не удивляюсь ей, и не боюсь ее.

Напротив, взбодренная именно ею, я, наконец, покидаю постель, и начинаю торопливо приводить себя в порядок.

Если бы кладбищенские ворота могли выражать эмоции, мое появление встречено было бы, по меньшей мере, удивлением.

Время, когда я переступала их порог, мало подходило для посещения кладбища.

День клонился к вечеру, и торопливые зимние сумерки ужи клубились под сенью старинных аллей.

Многочисленные днем цветочницы уже покинули свои прилавки. И только пара грязноватых бомжей, из числа постоянных кладбищенских обитателей, все еще пыталась продать подозрительно растрепанный букет ярких цветов. Похоже было, что цветы только что собраны со свежей могилы, и потому оба продавца, чувствовали себе не очень-то уверенно, предлагая свой товар редким посетителям.