Дата моей смерти - Юденич Марина. Страница 47

Он работает споро и со знанием дела.

Металлическое звяканье сменяет неожиданно громкий в ночной кладбищенской тиши стук молотка, и снова тихо позвякивает металл о металл.

Так продолжается около получаса.

Я уже совершенно заиндевела, распластанная на холодном могильном холме, конечности мои сведены жестокой судорогой, и я совсем не уверена в том, что, когда можно будет наконец подняться с земли, я смогу это сделать. Но и обнаруживать свое присутствие сейчас, пока этот мастеровой человек здесь, мне не хочется.

Реакцию его на мое появление я даже представить себе не могу, а мысль о непременных потом объяснениях и разговорах мне невыносима. В то же время, я непременно хочу знать, что именно мастерит он там над свежей могилой, и потому решаю подождать еще немного.

В конце концов, не будет же он работать всю ночь напролет!

К счастью моему, этого не происходит.

Повозившись еще некоторое время, полязгав невидимыми инструментами, и вроде бы что-то потом отполировав куском грязного войлока, старик, наконец, тяжело поднимается на ноги, кряхтит, снова бессвязно ругает кого-то, и не спеша собрав с земли свои инструменты, медленно уходит прочь, растворяясь в кромешной тьме.

Еще некоторое время до меня доносятся его тихие шаги, но через пару минут смолкают и они.

Я снова ощущаю себя в полном одиночестве среди оград, могил, замерзших кустов и вековых деревьев, кроны которых скрыты ночной мглой.

Тогда я делаю робкую попытку подняться с земли, и с неимоверным трудом отрываю свое окоченевшее тело от хвойного покрывала могилы. Ноги еще плохо слушают меня, но любопытство столь велико, что я заставляю их передвигаться довольно быстро и даже преодолеть холм смерзшейся земли, обходить который мне кажется слишком долгим.

Земля эта, еще несколько дней назад, во время моего первого посещения кладбища, была влажной и едва ли не теплой, по крайней мере, в морозном воздухе февральского дня, она дышала легкими струйками пара и пахла свежей весенней пашней.

Ничего этого не осталось теперь.

Холм, через который я решила перебраться, намертво скован ледяным панцирем, тверд и неприступен, как горная круча. К тому же, скользок, и перевалясь через его вершину, я едва не скатываюсь вниз, в распахнутую пасть могилы, такой же ледяной и твердой внутри, как земля на поверхности холма.

Мысль эта омерзительна мне, но, к счастью времени, развить ее далее, у меня нет.

От падения в шахту могилы меня спасает какой-то тяжелый предмет, об который я, в падении, больно бьюсь коленкой.

Впрочем, едва касаясь его, я уже знаю, что это такое, и удивляюсь только, почему же сразу не вспомнила о втором кресте, ждущем своего часа у края могилы.

Конечно же, это он.

И нет сомнений в том, что кладбищенский мастеровой колдовал именно над ним. Об этом я должна была бы догадаться хотя бы по стуку молотка, явно вбивавшем что-то в деревянную поверхность.

Но — нет, этого простой вывод отчего-то не пришел мне в голову.

Теперь я ползу вдоль креста, пытаясь на ощупь обнаружить изменения на холодной слегка шершавой поверхности его древка.

И конечно же нахожу, то, что искала.

Строго в центре перекрестья, мои руки наталкиваются на холодную гладь металла.

Табличка.

С именем, фамилией, датами рождения и смерти покойного, над чьей могилой скоро взметнется тяжелый крест, вот что это было такое.

Такая же, как на кресте Егора, это был ясно, даже на ощупь.

Ее и прилаживал не место кладбищенский старик.

Оставалась самая малость.

Прочесть, что же именно написано на ней, а надпись существует.

Пальцы мои отчетливо различают неровные бороздки в гладкой поверхности металла — буквы и цифры В сущности, смотреть на табличку мне было не к чему, ибо я хорошо знала, чье имя начертано на ней.

Но вот дата!

Вторая, последняя дата, интересовала меня чрезвычайно.

В принципе, она должна была поставить точку в моем решении, окончательно сформулированном и принятом.

Деревянные пальцы непозволительно долго шарят зажигалку в бездонных недрах сумки, но все кончается рано или поздно — крохотный металлический цилиндрик — вот он, крепко зажат в руке.

Последнее усилие.

Не правдоподобно громкий щелчок в абсолютной тишине.

И маленькое рыжее пламя слабыми дрожащими бликами расползается по полированной поверхности металла, симметрично покрытого красивыми вычурными буквами.

Все верно: и имя, и отчество, и фамилия.

Кому-то оказалась точно известна также и дата моего рождения.

Что же касается второй даты, то и она, разумеется, присутствует, на том месте, где ей положено быть.

Цифры сливаются у меня перед глазами в одну сплошную вязь.

Что ж, теперь я знаю окончательно, то, что не дано знать большинству смертных — мне доподлинно известна дата моей смерти.

И мне явно следует поторопиться, потому что смерть моя датирована, именно днем сегодняшним.

Кладбищенские ворота уже закрыты, но все же обнаруживается тяжелая калитка, которая после некоторого сопротивления поддается моим потугам и выпускает меня на волю.

На самом деле еще не очень поздно, стрелки уличных часов едва перевалили за шесть пополудни.

Ощущение глубокой ночи породили во мне очевидно тишина и кромешный мрак за кладбищенской оградой.

Слава Богу, пятачок перед воротами кладбища пуст, и безлюдна мостовая.

Иначе мое появление могло бы, если не напугать случайного прохожего, то уж, по меньшей мере, сильно его удивить. " Странно, но меня все еще беспокоят таки обыденные мелочи. " — совершенно спокойно, как бы вскользь замечаю я, и неспешно бреду, согреваясь и разминая затекшие ноги вдоль кромки тротуара, в надежде « поймать» какую — ни-будь машину.

Некоторое время я шагаю в полном одиночестве и уже начинаю сомневаться в том, что машины сегодня вообще ездят по этому городу, или, по крайней мере, вдоль этой улицы. Но слабые плоски света на мостовой, постепенно расширяясь и становясь ярче, сообщают мне о том, что какая-то одинокая, как и я, машина — странница все же объявилась.

Без особой надежды поднимаю руку.

Но машина замедляет ход и тормозит прямо передо мной, нарядно поблескивая в свете уличных фонарей ярким корпусом.

Водитель предупредительно распахивает дверь.

Он молод, симпатичен и даже на первый, беглый, взгляд одет стильно.

Салон его нарядной машины источает достаток и благополучие, вместе с ароматом тонкой кожи и модного прафюма.

На обычного частника, зарабатывающего извозом на жизнь или нахального « бомбилу» из бывших таксистов, он не похож.

И мне вообще непонятно, зачем понадобилось ему тормозить на пустой промозглой улице, чтобы подобрать странного вида особу возле кладбищенских ворот.

Однако, все объясняется довольно быстро.

Благополучный симпатяга ко всему еще и просто хороший, добрый человек, и потому не прочь подвезти явно замерзшую и смертельно усталую женщину, но лишь в том случае, если им окажется по пути.

Он сразу прямо заявляет об этом, предваряя мой вопрос, и улыбаясь открытой, славной улыбкой — Если, на Фрунзенскую или где-то рядом — прошу — Нет, мне на Чистые пруды…

— Сожалею. Но времени в обрез… Могу довезти до перекрестка, там шансов больше.

— Давайте до перекрестка — уныло соглашаюсь я. Мысль снова остаться в одиночестве на пустой ледяной улице под кладбищенским забором, который тянется еще довольно далеко вдоль мостовой, ввергает меня в панику. К тому же, я должна, я просто обязана попасть домой как можно быстрее.

В машине расслабляющее тепло и тихая приятная мелодия струится из динамиков. Уютное кресло, принимает меня в свои ласковые кожаные объятия, а любезный водитель деликатно молчит, но косится на меня с явным сочувствием: он понимает, откуда я только что вышла.