Ратоборцы - Воронова Влада. Страница 74

— Ты не сказал, что придут человеки, — заметил Хаким.

— Так их и не звали. Они ничего не знают.

— Почему?

— Волшебные расы худо-бедно смогут объединиться и сами, — объяснил Славян, — а человеков в Союз придётся заманивать хитростью. Они никому не верят, и затянуть их можно только за недоверие. Бесполезно расписывать выгоды объединения, заверять в своей честности. Так что о Союзе они разузнают сами, и сами потребуют принять их, побоятся, что волшебные расы могут объединиться против них.

— Сл… Алекс, но как ты собираешься брать Весёлый Двор с толпой крестьян, которые горстке бандюганов боятся дать отпор?

— Это сейчас боятся. К вечеру всё изменится. Они способны на гораздо большее, чем приучили себя думать. Как, впрочем, и мы все…

— Но… Весёлый Двор — это такая неодолимая сила… Что мы сможем?

От взгляда Славяна Хаким попятился, прижался к стене. Это был даже не взгляд смерти. Что смерть — тощая старая дура с копьём, нанизывает на него жизни, которые и без того не могут держаться в теле. От такого взгляда убежит и сам Амиритн, проводник умерших. Так может смотреть только неотвратимость, только сама судьба.

— Весёлый Двор будет уничтожен, — вынес приговор Славян.

Хаким и представить не мог, что бесконечный холод может смешаться с безграничным огнём так, что обе уничтожающие силы останутся неизменными.

— Славян, — едва слышно проговорил он. — Не надо, прошу тебя, нет… Ты ведь не такой.

Славян закрыл лицо ладонями, стиснул так, что побелели костяшки пальцев, отвернулся, отошёл к противоположной стене. Хаким осторожно подошёл к нему, прикоснулся к плечу.

— Славян…

Плечи у Славяна едва заметно дрогнули.

— Ты что… — испугался Хаким. — Не нужно… Пожалуйста, не плачь… Мужчины не плачут…

Славян повернулся, убрал руки. На лице следы ногтей, глаза обожжены сухими слезами.

— Ты спрашивал, почему я не хочу вернуться домой. Разве можно возвращаться домой таким?

До Хакима вдруг дошло, что перед ним не великий герой и могучий волшебник пустыни, а насмерть перепуганный городской парнишка всего-то двадцати одного года от роду. Слишком рано повзрослевший, вынужденный брать на себя ношу, которая не каждому многомудрому старцу по силам. Неопытный, толком не понимающий, что происходит с миром и с ним самим. И совершенно одинокий, во всём огромном и пугающем мире никого, кто бы хоть немного пожалел, успокоил, сказал, что всё будет хорошо, всё плохое скоро закончится, и останется только хорошее. Помог, поддержал, а не требовал защиты и покровительства себе.

— Не бойся, — крепко обнял его Хаким. — Мы на свободе, а это главное. Остальное ничтожно как след ящерицы-песчанки — ветер дунул, и нет его. И скоро всё закончится, тень Весёлого Двора исчезнет, и ты вернёшься домой.

Плечу стало мокро, мальчишка смог заплакать настоящими слезами. Славян хотел высвободиться, но Хаким только прижал его теснее. Пусть выплачется, пусть слёзы прекратятся сами.

— Извини, — Славян отстранился, вытер ладонями мокрые щёки.

— Мы друзья, Славян, а значит, делим не только смех, но и слёзы. Спасибо, что доверил их мне.

В дверь постучала Лиовен.

— Идите мойтесь быстрее, — сказала она. — Завтрак будет через двадцать минут. Одежда на диване в длинной комнате. Зелёная для Алекса, жёлтая для Хакима.

— Лиовен, ты спятила, — ответил Славян. — Мы же будем похожи на канарейку и попугая.

Лиовен только рассмеялась. Телепатией хелефайи не владеют, но эмоциональный фон ощущают неплохо, и когда надо постучать в дверь, понимают прекрасно.

Народу в большом зале Совещательных Палат Нирреуна, забытой столицы Датьеркена, набилось множество, собрались представители пяти сотен деревень — человеки, гоблины, хелефайи, гномы. Четвёртый час все орут, не слушая друг друга. Хаким, Лиовен, Тзвага и гном Тирно уже охрипли, пытаясь хоть что-то втолковать упрямцам. На трибуне вопил какой-то гном, непристойной уже бранью ругался с гоблином.

Смотреть и дальше на это безобразие терпения у Славяна не хватило.

Он поудобнее расположился в кресле советника и запел арабскую любовную балладу — громко, выразительно, с чувством. Гвалт вмиг прекратился. Горластые старосты ожидали чего угодно — выстрелов, длинных ножей, оморочек и шаровых молний, но только не такого, с позволения сказать, вокала.

— Славян, умоляю, — простонал Хаким, — заткнись во имя аллаха.

Оговорки никто не заметил — Славян продолжал петь.

Первыми позажимали уши хелефайи. Потом гномы. Самыми устойчивыми оказались гоблины, но на втором куплете не выдержали и они. А человеки с первых же слов матерно советовали прекратить вой, пока Алексу не запихали в поганую глотку его же футболку. На третьем куплете аудитория была согласна слушать что угодно, только не Алексово пение.

— Пять тысяч лет назад, — сказал Славян на торойзэне, — был разрушен Пинемас, величайший из городов трёхстороннего мира. — Славян и сам не знал, почему заговорил на вампирском языке — понимали его только волшебные расы, да и то не все делегаты, а человеки, самая многочисленная часть аудитории, так сразу возмущённо и подозрительно зашептались, но Славян чувствовал: так надо, сейчас будет услышан только торойзэн. — С тех пор никто не рисковал его возродить. Пинемас возродился сам — в Датьеркене. Посмотрите на себя — вы ведь все такие разные: гномы, гоблины, человеки, хелефайи. Но общее у вас одно — долина. Сердце каждого из вас принадлежит ей. И благодать долины принадлежит каждому из вас. Любой может услышать её голос. Для долины вы едины. И вы сами видите своё единство. Все вместе вы изгнали прочь грабителей, все вместе вы закрыли границы Датьеркена для любого, кто приходит сюда со злом. Так довершите начатое, достройте великий Пинемас.

Непонимающим перевели. Делегаты принялись выяснять, что такое Пинемас. Опять поднялся гвалт, но тональность была другой — слаженной.

— На Датьеркен наступает пустыня, — сказал Славян по-арабски. — Даже чарокамный круг бессилен против песков. Нужны деревья и ручьи по всей границе Датьеркена. Зелёный щит. И немедленно. Пески идут.

Чем грозит нашествие песков, знает любой житель оазиса, а таких здесь большинство. Те, кто в прошлом кочевал по пустыне, слишком высоко ценили прозрачную воду без соли и сероводорода, зелень травы и тень деревьев, что отдать их пескам. Против песков объединяются не то что склочные соседи — кровные враги, пески — высшая точка зла, посланцы смерти.

Гвалт поднялся опять — решали, какие деревья лучше сажать, и какой ширины тянуть зелёную полосу, сто метров или триста.

Славян незаметно выскользнул из зала, ушёл к священному источнику, хотелось тишины и покоя, месяц в долине измотал сильнее, чем полгода в крепости. Славян от души сочувствовал Тину, Доминику, Дарику и Феони, — они правили долинами века. Дарик, правда, новичок, но в таких делах Славян соглашался считать ему день за месяц.

Долинный полдень нежарок и приятно светел. Славян бездумно смотрел как вода играет солнечными бликами, слушал птиц. Тихий уют священной поляны прогнал усталость, согрел сердце.

Подошёл Хаким, сел рядом.

— Откуда ты знаешь вампирий язык? — сказал он.

— В общине выучил. Доминик нам с Франциском тогда чуть бошки дурные не поскручивал — мы мудрый огонь зажигали. Я ведь тебе рассказывал.

— Доминик — это вампир?

— Угу. И Франциск.

— А Эрвин, Феофания, Аллан? — спросил Хаким.

— Тоже.

— Но… Славян… Вампиры — порождение иблиса, пожиратели крови.

— Крови они пьют совсем немного, — ответил Славян, — и никогда не берут её насильно, только покупают. А человеки, Хаким, льют кровь просто так, скотского удовольствия ради.

— Вампиры — дети Тьмы, проклятые аллахом.

— Это аллах самолично тебе поведал? Короче, Хаким, у меня есть друзья-вампиры, и я не хочу слышать ничего плохого про их расу. Я жил в их общинах, делил с ними воду, хлеб и тепло очага. На мне долг дружбы и отказываться от него я не буду. Всё.