Путевые записки эстет-энтомолога - Забирко Виталий Сергеевич. Страница 40

О небывалой красоты паруснике Сивиллы я узнал совершенно случайно. Произошло это в космопорту «Весты», где я коротал время в баре, ожидая рейса в систему Друянова. Сидел за стойкой, потягивал крем-соду со льдом и от нечего делать смотрел по телеканалу галактические новости. Бар был пуст, лишь через стул от меня за стойкой сидел пожилой сгорбленный меступянин. Вид у него был крайне потерянный, будто гуманоида постигло горе. Непоправимая потеря кого-то близкого случилась давно, но рана так и не зарубцевалась. На стойке перед меступянином стоял бокал с пронзительно-желтым напитком, но он не пил. Смотрел на бокал отрешенным взглядом и пребывал, вероятно, где-то далеко-далеко отсюда во времени и пространстве. Тело меступянина застыло в неудобной позе, двигалась только правая рука, причем двигалась как бы сама по себе, независимо от тела, набрасывая светокарандашом на клочке бумаги какой-то рисунок. Происходило это машинально и бесконтрольно — меступянин пребывал в прострации, загипнотизированный необычно ярким цветом напитка в нетронутом бокале.

Вступать в разговор с меступянином, отвлекая его от скорбных мыслей, не хотелось, но я все же непроизвольно посмотрел через его плечо на рисунок. И обомлел. Это была бабочка дивной красоты. Точнее, не вся бабочка, рисунок был не закончен, а только ее широко распахнутые крылья. Они искрились, переливаясь всеми цветами радуги, и от этого казалось, что крылья трепещут, а вокруг них мерцает солнечный ореол. Я впервые встретился с такой техникой плоскостной живописи — когда-то Леонардо да Винчи первым из художников игрой светотени сумел передать на плоскости объем, но мне не приходилось ни слышать, ни видеть, чтобы кто-нибудь мог передать на плоскости движение. Несомненно, меступянин был выдающимся художником, если не гениальным.

— Что это?! — невольно вырвалось у меня.

Меступянин медленно повернул голову. В узких щелях его глаз застыла беспредельная тоска.

— Это? Это Судьба, — тихо изрек он и сделал попытку скомкать рисунок. Я поймал его за руку.

— Где вы видели этого мотылька? Или это плод , вашей фантазии?

Молча освободив руку, меступянин скомкал-таки рисунок и сунул в карман. Затем встал со стула.

— Погодите! — буквально взмолился я. — Скажите, где вы его видели?!

— На Сивилле… — тихо пробормотал он и направился к выходу.

— Постойте! — попытался я его остановить, но меступянин ушел. А я почему-то не смог встать со стула и догнать его.

Второй раз какое-то подобие сведений о мотыльке Сивиллы я получил во время раута на конгрессе эстет-энтомологов на Палангамо. Совершив взаимовыгодную сделку с давним приятелем Раудо Гриндо (он предложил мне два экземпляра парусников четвертого класса с Парадигмы в обмен на одного третьего класса с Риодамапумы, который у меня был в трех экземплярах), мы прохаживались «по залу, раскланиваясь со знакомыми и болтая о пустяках. Как-то само собой кто-то из нас упомянул о Сивилле (причем вне контекста разговора об экзо-парусниках, а скорее в связи с закрытостью планеты Для изучения), и тогда Раудо Гриндо сказал, что среди присутствующих на рауте есть один граниец, который побывал на Сивилле. И даже показал мне его. Граниец Эстампо Пауде стоял в одиночестве, прислонившись к колонне, и, казалось, ничто вокруг его не интересует, кроме четок, которые он задумчиво перебирал пальцами левой руки. Я сделал вид, что он меня тоже не интересует, перевел разговор на другую тему, но затем, улучив момент, освободился от Раудо Гриндо и подошел к гранийцу.

— Господин Пауде? — спросил я. — Разрешите представиться, Алексан Бугой.

Пауде никак не отреагировал на мое имя, известное каждому эстет-энтомологу. Но он и не был эстет-энтомологом, и каким образом оказался на рауте, никто не знал. Продолжая спокойно щелкать костяшками четок, граниец молча поднял на меня глаза, полные грусти и печали, и я поразился, насколько выражение его круглых фасеточных глаз совпадало с выражением раскосых глаз меступянина из бара космопорта «Весты».

— Говорят, вы побывали на Сивилле? — снова спросил я.

Граниец продолжал молчать. Но он слушал меня, и это обнадеживало. И я пошел напролом.

— Вам не приходилось встречать на Сивилле мотылька… — как мог, я попытался описать рисунок меступянина.

Где-то посредине неуклюжих объяснений граниец отстранился от колонны и жестом остановил меня.

— Это Судьба, — тихо пророкотал он и медленно двинулся прочь.

Я не стал окликать его — слишком много народа было в зале, — но и последовать за ним не смог. Ноги будто приросли к полу, как в баре космопорта «Весты».

Более никаких сведений о мотыльке Сивиллы мне нигде не удалось обнаружить. Ни в одном источнике. Впрочем, и о самой планете ходили столь разноречивые слухи, что верилось в них с трудом. По одному из слухов, сивиллянки настолько скрупулезно и точно, чуть ли не по минутам предсказывают будущее, что жить становится неинтересно. В мистику я не верил, хотя поведение двух субъектов, побывавших на Сивилле, заставляло настораживаться, но вот в том, что необычайно прекрасный экзопарусник экстракласса обитает на этой планете, был уверен на сто процентов. Охотничье чутье меня никогда не подводило.

И я решил: чего бы это ни стоило, обязательно побываю на Сивилле, добуду уникального экзопарусника и назову его Moirai regia. Царица судеб. И никак иначе.

Размечтавшись, я едва не забыл, зачем прибыл на Раймонду. Вернул меня с горних эмпиреев на грешную палубу лайнера сигнал расстыковки отсека и корабля-матки. Вновь поменяв габариты, отсек трансформировался в катер и по вытянутой параболе направился в зону таможенного контроля космостан-ции «Раймонда-П».

Рановато я ударился в мечты — старею, что ли? Приглашение, полученное от сивиллянки, дорогого стоило, но без внушительной суммы, необходимой для перелета к Сивилле, мечты о сафари окажутся пустыми фантазиями. Нужную сумму я мог получить, выполнив заказ Мальконенна, но для этого необходимо работать. Работать и работать, забыв на время о личной цели.

В таможенном зале, куда кибертележка доставила багаж, меня уже поджидал Броуди со своей неизменной елейной улыбкой. Похоже, раймондец решил опекать меня очень плотно. На уровне прессинга. Он помахал мне издали рукой, подошел к таможеннику и принялся что-то обстоятельно втолковывать. Определенно насчет меня, поскольку таможенник, внешне очень похожий на Броуди — маленький, пухленький, розовощекий, с носом пуговкой, — то и дело постреливал в мою сторону масляными глазками, приветливо улыбаясь. В общем-то, все раймондцы — пухленькие улыбчивые коротышки, и если правда, что их внешняя оболочка всего лишь имитация, то для оформления своей внешности они выбрали не очень-то приглядный образец землянина. Даже удивительно, что при подобном выборе раймондцы — одни из самых ревностных почитателей земного искусства.