Жизнь Муравьева - Задонский Николай Алексеевич. Страница 110

Наиболее интересные исследования о Священной артели принадлежат М.В.Нечкиной и опубликованы в книгах «Движение декабристов» и «Декабристы и их время». Много новых сведений о Священной артели имеется в найденных мною письмах декабристов, о которых выше говорилось. См. мою статью «Новое о Священной артели и ее основателе» в сборнике «Вопросы истории славян», изд. Воронежского университета, 1963.

Это высказывание Муравьева опубликовано в его «Записках».

А.Н.Муравьев в письме к брату 1 декабря 1818 года, оправдываясь в том, что долго молчал, пишет: «Неужели славный воин Николай Николаевич, почтенный член артели, великий артельщик, не помилуешь виновного брата, друга и сочлена?» (Публикуется впервые. ГИМ ОПИ).

Это письмо и все последующие письма декабристов Петра и Павла Калошиных, Ивана Бурцова, Никиты Муравьева, Александра Муравьева, Александра Якубовича, А.Авенариуса, И.Шипова и других, публикуемые в этой хронике, отысканы мною в отделе письменных источников Государственного Исторического музея. Большая часть писем печатается в хронике впервые.

Об этом см. комментарии к моей книге «Денис Давыдов», том 1, изд-во «Молодая гвардия», 1962.

Рекомендация, данная Воейкову, характеризуя его как политического единомышленника, интересна тем, что подтверждает существование в Священной артели думы, вечевого колокола и особых правил, установленных для приема новых членов братства.

Петр Калошин из Москвы 31 марта 1818 года писал: «Артель весьма крепко в истинном образовании усовершенствовалась, а твое письмо к Александру показывает, что и в отдалении от артели ты с ней идешь равным, а может быть, и скорейшим ходом… Вся артель пребывает в том же, как и прежде, состоянии; главная мысль и программа действий – общая польза: лучшие свойства – взаимная дружба» (ОПИ ГИМ).

При описании путешествия в Хиву использованы «Записки» Н.Н.Муравьева и выпущенная им отдельным изданием книга «Путешествие в Туркмению и в Хиву гвардейского генерального штаба капитана Николая Муравьева», Москва, 1822.

Это письмо Бурцова, создававшего в то время вместе с Пестелем Южное тайное общество, публикуется впервые (ОПИ ГИМ).

Это письмо, отысканное в ОПИ ГИМ, впервые помещено в моей статье «Новое в истории декабризма» (Октябрь, 1963, № 7).

Выдержки эти цитируются по вышеуказанной книге Н. Муравьева «Путешествие в Туркмению и в Хиву».

Весной 1821 года император Александр, находившийся в Лайбахе, получил донос Михаила Грибовского, библиотекаря Гвардейского генерального штаба, который, сообщив о существовании русского тайного общества, среди других его создателей назвал «всех Муравьевых, недовольных неудачами по службе и жадных возвыситься». Доносчик при этом пояснял, что им имеются в виду: «полковник Александр, вышедший в отставку после того, когда в Москве посажен был под арест брат его безногой, Никита, вышедший также в отставку, когда не был произведен в следующий чин, и четвертый, бывший в прежнем Семеновском полку».

До последнего времени исследователи полагали, что этим четвертым Муравьевым, или Муравьевым-четвертым, надо считать служившего в Семеновском полку Сергея Муравьева-Апостола, так как более никаких Муравьевых, принадлежавших к тайному обществу, среди семеновцев не было. Теперь выясняется иное. Муравьевым-четвертым числился в Семеновском полку Николай Муравьев, как это видно из его записок, и Грибовский знал его образ мыслей со времен Священной артели, когда Муравьев служил в том же самом Гвардейском штабе, где был тогда и Грибовский. Но если б даже в доносе Николай Муравьев не упоминался, то все равно родственная его близость с остальными тремя Муравьевыми не могла не внушить подозрения царскому правительству. Ермолову, вызванному в Лайбах, император Александр сообщил о тайном обществе и его создателях. В сентябре 1821 года Ермолов, возвращаясь на Кавказ через Москву, вызвал находившегося там деятельного члена тайного общества Михаила Фонвизина, бывшего своего адъютанта, и предупредил его, что царю известно о существовании общества.

– Я ничего не хочу знать, что у вас делается, – добавил Ермолов, – но скажу тебе, что он вас так боится, как бы я желал, чтобы он меня боялся.

Можно ли сомневаться, что предупрежден был и Николай Муравьев, с которым Ермолов находился куда в более близких отношениях, чем с Фонвизиным? И, конечно, создавать тайное общество на Кавказе после всего этого стало еще более затруднительным.

Александр Муравьев 4 августа 1819 года из Москвы писал брату: «Последнее письмо мое написано с уехавшим отсюда майором Нижегородского драгунского полка Ван-Галленом, которого тебе рекомендовали как прекрасного человека и просили дружески принять; теперь прилагаю здесь письмо к нему из Петербурга, которое прошу тебя к нему доставить» (публикуется впервые. ОШ1 ГИМ). А когда в 1821 году после восстания Семеновского полка на Кавказ привезли разжалованного участника этого восстания Н. И. Кошкарова, он нашел самый дружеский прием у Н. Муравьева, который не только ободрил товарища, но и предоставил ему возможность поскорее вновь получить офицерский чин. «Я тогда вывел его и дал случай показаться», – скромно отметил Муравьев в своих «Записках».

Письмо декабриста А. Якубовича и дальнейшая записка его к Н.Н.Муравьеву публикуются впервые (ОПИ ГИМ).

Письма А.С.Грибоедова печатаются с подлинников, хранящихся в бумагах Н.Н.Муравьева (ОПИ ГИМ).

Вот некоторые выдержки из «Записок» Н.Н.Муравьева, характеризующие его отношение к угнетенному российским самодержавием народу: «Лезгины просты и честны, придерживаются более обычаев своих, чем веры; гостеприимство считается у них первой добродетелью, и нарушивший оное теряет все уважение между ними… Лезгины рослы, сильны, здоровы; лица их значительны, и чем далее они простираются в горы, тем черты лица становятся выразительнее, изображая некоторое зверство. Женщины их вообще прекрасны и умны. Жены их не находятся в таком рабстве, как в прочих частях Азии, и хотя они несут все трудные работы домашние, но зато открыты и не заперты в гаремах… Российское правительство, водворившееся ныне в сих землях, истребит, без сомнения, многие вредные обычаи в сей стране, но вместе с сим поселит и разврат в нравах лезгин, не говоря о всеобщей ненависти, которую оно уже успело приобрести здесь. Сему причиною бывают распутство и корыстолюбие чиновников и неуважение к тем, в которых народ привык видеть судей и посредников своих. Необразованный чиновник наш полагает, что все несхожее с нашими обычаями есть отпечаток невежества, полагает порядочными людьми только тех, которые имеют классные чины, почтенного же старика, пользующегося доверенностью в народе, считает он уже за совершенно ничтожного человека, потому что он бороды не бреет или одевается не в тонкое сукно. Несправедливое презрение сие и вышеозначенные пороки суть, конечно, причины всеобщей ненависти, которую правительство наше успевает приобрести в самое короткое время». «Неповиновение» жителей начальникам невероятно; причиною же сему беспечность и корыстолюбие наших, угнетающих бедных и не обращающих внимания на проступки богатых».