Амур-батюшка - Задорнов Николай Павлович. Страница 68

Грубое смуглое лицо Тани залито пожаром.

«Как же буду жить я с этими бабами? – думает она, глядя на Дарью и Наталью. – Да тут и собака и кошка – все чужое! Тятя, тятя, зачем ты меня в чужие люди отдал?! Малая была, ты все на руки брал да подымал выше головы, говорил: никому, мол, не отдам! А отдал, отдал!.. В чужие люди…»

– Горько, горько! – кричат гости.

– Таракан в рюмку упал!

Федя неумело обнял невесту, коснулся губами ее щеки… «И толкнуть его нельзя! А как бы задала!..»

Наутро приехали Родион с Петровной, Спиридон и красавица Дуняша.

– Спирту им! Спирту людям дайте, – засуетились бабы, словно спеша спасти приехавших.

Петровна подвыпила.

– Ну, а… – она что-то потихоньку стала расспрашивать.

– Нет у нас такого обычая, – строго отвечала бабка Дарья.

– Нет уж… Ах, ты!.. Да как же так? А может, какие разговоры?

– Да у них ничего и не было, – улыбаясь, сказала Наталья. – Они еще оба ничего не понимают.

– А ты-то почем знаешь?

– Уж вызнала!..

И все бабы засмеялись.

– Да как же это! Ах, ты! – воскликнула обеспокоенная Петровна.

– Что же теперь?

– Заночевали в пути, – весело рассказывал Родион. – А сегодня я коня вином напоил, и он добежал, как зверь.

– У тебя и конь пьяница, – сказал Бердышов.

– Как же, в мороз конь вино любит.

– Полотенце тебе привезла, – говорила Дуняша, отдавая подруге вышитый подарок. – Руки вытирать… А когда и глаза вытрешь.

А как, дяденька, книжки читаешь? – спросила она Бердышова.

– Читаю! А ты грамоте научилась?

– Как же! Я грамотная теперь! – с гордостью ответила девушка.

– А плясать будем? – подмигивая, спросил ее Иван.

– Будем, дяденька! – ответила девушка.

Держа концы шали, она развела руками и прошлась перед Иваном, бойко взглянув на него из-за худенького плеча голубыми глазами.

«А я уж свое отгуляла, отвеселилась, – печально думает Таня. – Ах, тятя, тятя!..»

– Ну, давай, сват, спляшем «Барыню» врасходку, – подымаясь, говорил Родиону дедушка Кондрат. – Васька, сыграй-ка нам «Барыню», как я тебя учил.

– Медведи, половицы поломаете!

– Гляди, печь пошатнулась!

– Тимоха, а ты здорово в бубен играешь, адали шаман! – замечает Бердышов.

– Дунюшка ты моя милая, – говорила Таня, увлекая подругу за печку. – Хоть бы ты меня не покидала! Приезжай-ка жить к нам в Уральское!

Дуняшкино лицо дрогнуло по-детски плаксиво, и слезы засочились из голубых глаз.

– Ей-богу… Дунюшка… – и смеясь и плача, продолжала Таня. – Не ходи за Овчинникова! Выходи за уральского! Вон за Илью-то…

– Ишь ты! – Дуня вытерла слезы и приосанилась. – Фу, бесстыжая…

Ей понравился Илюшка Бормотов. Она сразу заметила его, едва вошла в избу. Она уж слыхала о нем.

– Что, не бравенький разве? А то я тут повешусь с тоски, – шептала Таня.

– Сначала-то советовали Городиловых сватать. А у них сынок бандист, – объяснял мужикам дедушка Кондрат. – Спирт таскает. А теперь взяли дочь у хорошего человека.

– Тоже бандист, – сказал Спиридон.

– Ну, это зря! – с обидой в голосе ответил дед.

– Что зря? А с кем Ванька Бердышов на Горюне американские ружья пробовал? Вон они, дружки, сидят усмехаются.

– Нет, это зря говорят! Глупости! – стоял на своем Кондрат. – Пустые разговоры! Был бы бандист, так разбогател. А Родион небогато живет.

У избы позвякивали колокольцы.

– Поехали по соседям! – Бердышов стал надевать богатую шубу.

– Тимоха, подпрягайся к Саврасову! – велел Егор.

– Залезай на Гнедого! Гони «гусем»! – молвил Иван.

Дедушка Кондрат надел тулуп. Бабы долго искали его старый кушачок. Когда старик вышел, у избы пьяный Иван потешал толпу.

– Гляди, какие лапы, – подымая ногу коренника и показывая копыто, говорил он тунгусу Афоне. – Хочешь, оленя обгоню?

Бердышов широко размахнулся и стегнул многоаршинным бичом «гусевика», припряженного на длинной веревке впереди коренного. Кони рванули. Девки и бабы кинулись в кошевки. Упряжка пошла «гусем» по узкой дороге, дымя снегом из-под копыт.

«Гусевик» резвился, бил задом, передом, но не тянул. Веревка ослабла.

Иван скинул шубу на снег и в одной рубашке, нахлестывая коней, пустился бегом, не отставая от кошевы. Он бежал по цельному снегу и, проваливаясь, отчаянно вырывался, гикал, щелкал бичом. Испуганные лошади помчались.

Иван, глубоко распахивая сугробы, обогнал кошеву, весь в снегу, в рубахе, мокрой от пота, ухватился за гриву коренного, с разбегу прыгнул ему на спину и оглянулся. Пот залил побагровевшее лицо. От такой проминки кровь его играла. Сзади него в кошеве – в ярких платках и шалях – копошились бабы.

– Эй, Ванька Тигр! – кричал Тимоха. – Гляди, как кошка, прыгнул! Страх на тебя глядеть! Вот такой на шею вскарабкается!..

Следом, стоя у коренника на оглоблях, мчался Егор Кузнецов в рыжем пиджаке. Иван щелкал бичом, делая вид, что хочет достать девок в его санях. Те завизжали.

Невесту привезли в Мылки. Гольды заложили собак и катали молодых по озеру. Тунгус Афоня промчал их на оленях в длинной нарте, крытой ковром.

– Вот невесту катают, носят на руках, – приговаривала Агафья, – а потом по башке ее!

Иван подсел в кошевку, где рядом с молодыми сидела Дуняша.

– Гляди, дяденька, тебе Терешка Овчинников за нее ноги поломает, – сказала Татьяна.

На другой день гости разъезжались.

– Ладно, что священник был, а то на Амуре живут невенчанны, – говорил Бердышов. – Родится ребенок – и не крестят его. В Сибири бывает, что человек уж за бороду схватится, а его только крестить. Крестится и сразу тут же венчается. Заодно поп кадилом отмахает.

Прощаясь, Дуняша сказала про Илюшу Бормотова, что приглянулся.

– Только смотри не обмолвись! – предупредила она Таню.

– Влюби-ка его, черта…

– Ну, дяденька, приезжайте к тяте, – прощаясь с Бердышовым, сказала Дуняша.

– Летом на Горюн собираюсь! – ответил Иван.

– На Горюн по воде ехать – руки собьешь, – ответила девушка.

– Я не один, работников возьму.

– Гольды какие работники! – как бы безразлично отозвалась Дуняша и мельком глянула на стоявшего поблизости Илью. – Русских бы нанял. Там ведь вода сильная!

Илья в это время смотрел на нее и живо отвел взор.

– Я могу нанять и русских в работники! – оказал Иван, задетый за живое.

Дуня чему-то засмеялась и села в кошевку. Колокольцы зазвенели.

– Вот девка какая приезжала красивая, – говорила Илье про Дуняшу его мать, – статная, брови соболиные… А, сынок?

Заботы о хозяйстве и детях не заслонили от Натальи беспокойства молодой невестки.

– Сама знаю, как в чужой дом входить, – говорила она.

Наталья часто ласкала Таню, проводила с ней долгие часы в задушевных беседах. Желая отблагодарить за доброту, а отчасти из страха – наслышалась и в песнях и в разговорах, как мучают невесток, если те работают плохо, – Таня изо всех сил старалась помогать ей.

– Какая прилежная, – замечала старуха. – Чистотка!

Таня понемногу привыкала к новой жизни в чужой семье.

– Мы невесток не клюем, – говорила старуха Татьяне. – Не из-за чего. Не то что на старых местах. Меня смолоду чуть совсем не склевали. Я знаю бабью-то долю…

– Напраслина! Напраслина! – сердился дед.

– Ишь, старый, слышит, оказывается!

– Не забыл еще!.. – шепотом пересмеивалась с молодухой Наталья.