Московский чудак - Бугаев Борис Николаевич. Страница 26
Солнце – взойдет!
Перед ним прислонялся к решеточке сквера согбенный прохожий, закутанный в лезлую, очень клокастую, серого цвета шинель, разбросавшую крылья по ветру; склонялся картузиком в выцветший мех; суковатою палкою щупал дорогу; и Митя взглянул под картузик; прохожий косился двумя пролинялыми бельмами: дряхлый и бритенький, он отвернулся: и лик, точно выцветший мех, уронил себе: в выцветший мех.
Он – слепой.
– Вы позволите?… Я бы… вас мог… проводить.
Но старик, отборматываясь, уронил неживые слова и брезгливо и зло – в лезлый мех, побежав с тротуара: он – видел.
Тут Митенька понял – что встретил себя самого: того самого, кто еще шел гробовою своею дорогой:
О, если б прозрел, если б!…
Небо, как вата, разъялось на небе.
Глава третья. БЕСТОЛОЧЬ
1
Дверь, обитая карей клеенкой; дубовые полки и – желтая волосяная настилка; отсюда рябил коридорик, такой пестроперый: по серому полю кружочки в белесых и в карих глазках; в коридорике – двери: налево, направо и – наискось; чуялось, что раздадутся звоночки, что Марфушка впустит события времени: двери – откроются:
– Вы не снимайте цепочки дверной: вы спросите-ка, – кто там.
– Профессор Коробкин?
– Так точно.
Дверь наискось скрипнула: издали дама защурилась вялым лицом, подобрав свое желто-зеленое платье: шпинатного цвета; цепочка часов, шателенка, свисала у пояса:
– Кто там?
– Да барин стоит карамазый: Ивана Иваныча спрашивают.
Дама спряталась.
– Как о вас?
– Вы доложите – Мандро: фон-Мандро, Эдуард Эдуардович.
Карточку подал.
И Митенька выставил нос из-за двери направо, тараща в испуге глаза; Эдуард Эдуардович нежно осклабился, будто линейкой не цапал его: голова провалилась за дверь; из нее пропорхнула худая и бледная девушка в синей кофточке (с прониткой), в юбчонке кисельного цвета, прищурясь – на мех голубого песца, бакенбарду, на шапку соболью: и слепо, и мило.
Мандро поклонился и – думал:
– Ну вот, – все семейство!
Но барышня скрылась, таким раздуванчиком юбки развеяв; в пролете дверей щебетнула по-птичьему.
Кто-то, невидимый, тут бударахнулся в левую дверь, но, должно быть, за гвоздь зацепившись, рванулся: из двери метнулся височный вихор, промахав в суетах, и – вновь скрылся; сказали со взлаем:
– Сейчас!
И взъерошка какая-то, пыжась из двери, себя от гвоздя отцепить, растаращею стала, взмигнув на Мандро; врастопырку поставила руки и ноги: пошла.
Но случился в передней вторичный спотык о настилку.
Тогда Эдуард Эдуардович понял: великий профессор стоит перед ним.
Что за вид?
Он, как видно, не стригся, давно отрастая клоками; тяжелая морда; меж щечных бугров, как на корточках, – нос: диковырком! Казалось, что вычихнет; глазки, засевшие в щелках, готовились выстрелить. Но их очки защищали; свирепо и зверски карели моржовьи усы, борода; и, невидные, шлепали губы; круглеющий лбина, как камень, способный' и стену пробить, – в дыбах косм, и свирепо, и зверски коричневых, да, – голова для гиганта; росток – очень мал: шеи – нет; перебито плечо; подскочило другое под ухо; весь корпус – пропыженный; коротки руки; одна – за спиною; другая – в сплошном вертунце – передрагивает дергунцами, пускающими карандашик вподброску; отчетливый пузик на брошенных вправо и влево ногах; желто-карий пиджак; желто-карий жилетец; крахмал – отложной.
Черный галстучек – бантиком.
Да – коротыш, с головой, кверху задранной!
Думалось: – Вот так картинища!
Но Эдуард Эдуардович, позой заверчивость выразив, склабил:
– Позвольте представиться.
– Что?
Коротыш повернул к нему ухо; и, руку приставивши к уху, разинулся ухом:
– Не слышу.
Но, видно, звонков не любил: позвонят – уши выставит: слушает; этим Мандро не смутился нисколько.
– Я, будучи близко знаком с вашим сыном… И будучи…
– Нет, вы позвольте: а с кем же имею честь я?
Коротыш подбежал с подкарабкой; его промашной пиджачок, отлетая, сидел как-то косо; он руку свою протянул; и руке проиграла слепительность: номенклатура зубов (или лучше заметить: вставных челюстей).
– Эдуард Эдуардыч Мандро.
Эдуард Эдуардович, кстати, – отметил, что кончики пальцев пропачканы краской коричневой; видно, известный профессор недавно окрасился.
– Милости просим.
Подбросивши в воздух очинённый свой карандашик, поймал карандашик; косой, раскачною походкой пошел, топоташа, почти не сгибая колен – в кабинетик.
Пол, крытый мастикой, – в сплошном, черно-сером ковре, над которым заерзали моли; стол, полный сваляшиной и разваляшиной томиков; штора – в пылях: пауки, пыль и чих; чернолапое кресло – не прямо: в подкос; и другое, такое ж, бросаясь вперед, загромождало проход (видно, здесь претыкались).
Сплошной ерундак!
В нападавших коричневых сумерках чуть намечались коричнево-желтые томы коричнево-серого шкафа; на кожаном черном диване скомчилось кой-как одеяльце (по черному полю – кирпичные яблоки). Думалось:
«Эдакого обвернуть вокруг пальца – что стоит!» Мандро улыбнулся: вошел в кабинет молодецкою поступью он, расправляя свои молодецкие плечи: таким приворожником!
– Да, – ваш сынок…
Но при слове «сынок» знаменитый профессор скосился; и вдруг загорюнился крашеной рожей.
– Сынок ваш бывает у нас, – у Лизаши: дочурки.
Профессор ему показал на порожнее кресло; уселся с развалкою сам; осмотрелся: сваляшина и разваляшина многих томов вперемежку с бумагою; жуликоватая мышка скреблася.
– Я думаю, Митенька вам, в корне взять, – надоел… Вы чего ж не садитесь: садитесь же, батюшка!
Тут Эдуард Эдуардович к краюшку кресла присел, уронив свою руку на стол, крытый черной клеенкой.
– Помилуйте, – отвеселился глазами он, – сын такой милый мальчик!
О, – он приворожником выглядел!
Но у профессора вкось разлетелись глаза; и разлет этих глаз выражал – опасенье:
– Мой сын, – в корне взять: дело ясное…
– Что вы!
– Он… он… он…
– Помилуйте!
– Нет, дело ясное: сын…
И лупнул кулаком по столу:
– Помножайте его, – он подбрызнул слюной, – хоть какими угодно нолями, – останется ноликом.
Рявкнул со взмахом.
Мандро закурил и, висок преклонивши к согнутому пальцу, сидел в беззаботной, в завалистой позе; прогреб бакенбарду; разгиб белой кисти руки выявлял очевидно желанье: завлечь и разжечь.
– Наши дети знакомы давно: и поэтому счел я за честь нанести вам визит.
– Очень рад-с…
– …и свидетельствовать уваженье, которое вы возбуждаете всюду…
Мандро припалил бакенбарду; пригаром паленым припахивать стал он (невкусно припахивать)
– Хоть коммерсант я, – но верьте мне; знаю и я, что профессор Коробкин…
– Оставьте!
– …профессор Коробкин… – Да нет же-с!
– …профессор Коробкин есть гордость науки!
Профессор поставил свой нос пред собою и фыркнул, – пронюхал Мандро; виноват: бакенбарду Мандро.
– И при том деле есть: впрочем, так, – пустячок. Но профессор на все тартарыкнул рукою.
– Вы, кажется, – слухами полнится свет – очень трудитесь?
– Да-с: помаленьку.
– Весьма плодотворно?…
Профессор схватился за свалень бумаги.
– Открытие сделали?
– Что-с?
И рукой – за платком; его выхватил и, развернувши под носом на мягких ладонях, – глаза скосил в нос.
– То открытие, слышал я, – тут фон-Мандро прикурсивил ресницы, – значительно, очень-с; и, как говорят, оно в технике произведет пертурбацию; в жизни…
Профессор громчайше счихнул, все вниманье свое устремив на платок, загулявший по громкому носу.
– …в путях сообщенья… Платок закомчился и спрятался.