Наследие чародея - Зеттел Сара. Страница 12

И вот теперь является этот человек и предлагает ей… Но что? Безумие? Нет, все не так просто. Значит, волшебство? Причем такое, о котором она, со своим никчемным даром, и мечтать не могла… Но не только волшебство. Бриджит поплотнее закуталась в шаль. Он предлагает ей другую жизнь. Жизнь без миссис Симмонс с ее злобными взглядами, без миссис Людвиг с ее сплетнями, и даже без миссис Хансен с ее вечным «да, мисс Бриджит». Жизнь, где никто не знает ни ее прошлого, ни настоящего. Жизнь, где никто не видел ее живота с внебрачным ребенком, ее рыданий у крошечной могилки и где никто не подозревал ее в том, что случилось это не только по воле Господа.

Что же тогда есть в этой новой, другой жизни? Нет никаких гарантий, кроме слов Калами, что Бриджит будет желанной гостьей в том странном, невообразимом мире. Покровительство императрицы? Звучит внушительно, но Бриджит слишком хорошо знала историю, чтобы не понимать: все особы королевской крови — натуры непостоянные и легко меняют мнения о своих фаворитах.

Да и как она может оставить Анну лежать здесь в земле одну-одинешеньку? Некому будет прийти к ней на могилу, помолиться за ее маленькую душу… А есть ведь еще маяк. Маяк, за которым нужно ухаживать. Он должен гореть каждую ночь, пока продолжается навигация. Правда, скоро озеро замерзнет и до весны суда станут на прикол. Тогда ей придется запереть маяк и вернуться в город, где ее ждет еще одна долгая зима… а также сплетни, косые взгляды и то жуткое ощущение пустоты, когда ты совсем одна среди толпы. Еще одна зима, когда нечего делать, кроме как сметать снег с могилы дочери да ждать весны и возвращения к своим обязанностям.

Обязанности, ответственность, ошибки, вина… Вот что составляет ее теперешнюю жизнь. Вот что определяет ее границы и предопределяет любой выбор… вернее, лишает всякого выбора.

А там, внизу, ее решения ждет человек из другого мира, и он предлагает ей сломать эти преграды. Бриджит шмыгнула носом и принялась накручивать конец шали на палец. Однажды у нее уже были такие мысли. С другим мужчиной… Однако все это было в привычном мире. Может ли она быть уверена, что в новом мире, в этой неведомой Изавальте, будет сколько-нибудь лучше?

Оставалось еще предупреждение тети Грэйс. Но это ее промедление, когда Бриджит спросила, как избежать предсказанной опасности… Грэйс солгала, ответив, что нужно избавиться от этого человека и продолжать жить своей жизнью. Бриджит увидела ложь в ее глазах и почувствовала в этой крохотной паузе. Что касается всего остального… Может, тетя Грэйс и впрямь ясновидящая, только умело это скрывает? Одному богу известно, как хотела бы Бриджит научиться скрывать свои способности… Глупо думать, что Грэйс обратилась к Бриджит с предупреждением из любви к племяннице. Но, может, она сделала это потому, что все еще любит свою сестру, давно лежащую на кладбище? Может, она действительно видела нечто такое, что лучше бы Бриджит с первым лучом солнца отослать в Истбэй или Бейфилд этого человека, этого Вэлина Калами?

Но если она так поступит, то сможет ли когда-нибудь простить себе, что сама захлопнула чудесно распахнувшуюся перед ней дверь?

Маяк освещал озеро. В подсвечнике догорала свеча. Луна поднялась выше, и в ее свете выступали очертания сосен и валунов на берегу. Бриджит стояла, обхватив локти руками, чтобы согреться. Она вдруг позволила чересчур прочному прошлому и слишком эфемерному будущему захлестнуть себя. Все ощущения стали очень яркими: кожей она чувствовала прикосновение ветра, ступнями — грубую шерсть чулок, всем телом — вес оттягивавшего карман зеркала…

Бриджит вынула его и вгляделась в свое отражение. Повернешь зеркало вот так — и видно глаза, нос, рот, все черты лица в полном порядке. А если так — самой себе покажешься привидением, тенью, плывущей среди других теней. Поворот — и снова Бриджит стала собой. Еще поворот — и ее опять нет.

— Мамочка! — прошептала Бриджит, поворачивая зеркало туда-сюда, словно пытаясь найти какое-то решение в метаморфозах отражений. — Мамочка, ну почему я никогда не вижу того, что хочу увидеть, того, что я действительно должна знать?

Поворот — и она опять появилась: ярко освещенная, усталая, целая, настоящая. Поворот — и только тени носятся и вьются в зеркале, над которым совсем недавно колдовал волшебник из чужого мира.

Поворот, другой, третий… Детская ворожба: чего увидишь больше — светлых отражений или теней? Поворот — и Бриджит видит тени, а тени видят Бриджит и тянут к ней руки, и все сильнее кружится голова, и почему-то совсем не страшно. Поворот, еще, еще…

…И вот она идет рядом с мамой по заснеженному лесу. На маме — простое белое платье, как на одной из тех немногих фотографий, что сохранились у Бриджит. Но волосы у нее не собраны в строгий пучок, как на снимке, а заплетены в длинную косу, свободно спадающую вдоль спины.

Бриджит не ощущала холода, не слышала скрипа снега под ногами. Она вдруг осознала, что не принадлежит этому миру. Смутное понимание: ей нельзя видеть то, что здесь происходит. И нужно что-то изменить, прежде чем случится нечто важное.

— Куда мы идем? — негромко спросила она: уж очень не хотелось разрушать тишину, разлитую в воздухе.

— Туда, где ты увидишь то, что должна увидеть, — ответила мама. Голос ее тоже был тихим и очень-очень знакомым.

— А где папа?

— Он ждет тебя, чтобы решить, кем тебе стать. — Мама протянула руку вперед и, не касаясь ветвей, раздвинула заросли папоротника.

Бриджит увидела Вэлина Калами, стоявшего на поляне в своем длинном черном плаще. Он снял с плеча тяжелый мешок и положил на снег. Бриджит удивленно смотрела на чародея: прав на то, чтобы находиться в этом мире, у него было не больше, чем у нее. Но не одна Бриджит наблюдала за Калами: сквозь сухую траву и листья его разглядывал лис.

— А теперь ступай, дочка.

Бриджит шагнула к Калами. Она вдруг поняла, какая перемена была сейчас необходима, чтобы постичь то важное, ради чего ей явилась мама. Бриджит каким-то образом вселилась в Калами и некоторое время была одновременно и Бриджит, смотревшей на Калами, и Калами, смотревшим на лиса. Лис был его единственной надеждой. И как только Бриджит ощутила эту надежду, мир нахлынул на нее, грозя поглотить целиком. Она почувствовала свежесть морозного воздуха, услышала шепот деревьев, увидела свет угасающего дня. Теперь она были Вэлином Калами, и он заговорил:

— Добрый вечер, господин Лис.

Рыже-бурая шкура зверя ярко выделялась на свежем снегу. В усах у него поблескивали льдинки, а в зеленых глазах — холодный свет разума. Он смотрел на Калами настороженно, но с любопытством, словно изучая. Позади него голый зимний подлесок зашевелился, но что означали эти звуки — насмешку или предостережение, Калами не знал.

Он вошел в эти заросли один: лошадь пришлось привязать поодаль. Умное животное почуяло лиса задолго до того, как его увидел Калами, и, несмотря на все свое мастерство наездника и чародея, он так и не смог заставить кобылу приблизиться к лису.

— Не хотите ли выпить со мной, сударь? — сверкающий снег скрипнул, когда Калами опустился на одно колено и вытащил из-под плаща фляжку с круглым донцем.

Драгоценное зеленое стекло было сплошь оплетено соломкой — так фляжку было легче держать и труднее разбить. Калами провел много часов за этим плетением и не без основания надеялся, что оно придаст этому сосуду еще кое-какие полезные свойства.

Калами отпил немного вина и с трудом заставил себя проглотить терпкую жидкость — от волнения горло судорожно сжалось. Лис, крадучись, приблизился, шерсть на хвосте встала дыбом. Калами протянул ему фляжку, и розовый язык лизнул ее горлышко. Затем Лис снова взглянул на Калами.

— А моим братьям? — спросил он.

— Я буду польщен, если они к нам присоединятся, — ответил Калами и жестом указал на поляну, окруженную частоколом голых деревьев, словно предлагая гостю свободное кресло у себя дома.

Лис настороженно поднял голову. Калами только сейчас заметил, что в морозном воздухе не видно дыхания зверя. Возможно, его и не было вовсе.