Тайна королевы - Зевако Мишель. Страница 36

Казалось, что ее высочество искренне привязалась к юной красавице; во всяком случае она неизменно появлялась у себя в кабинете или молельне за несколько минут до того, как туда должна была прийти Мюгетта. Все время, пока девушка убирала комнаты цветами, герцогиня не сводила с нее глаз. С неподдельным удовольствием она наблюдала, как очаровательная цветочница расставляет хрупкие растения в дорогие вазы, как ее ловкие тонкие пальчики перебирают цветы, составляя из них букеты поразительных оттенков — от ослепительно-ярких до палевых. Работа девушки, отнимала у нее обычно не более четверти часа, однако герцогиня всегда старалась задержать Мюгетту; она задавала ей какой-нибудь невинный вопрос и с удовлетворенной улыбкой выслушивала то наивные, то легкомысленные, то серьезные ответы и внимала рассуждениям, зачастую более приставшим почтенной матери семейства, нежели юной легкомысленной красавице. Во всем, что касалось ее ремесла и приносимых им доходов, Мюгетта была необычайно благоразумна и расчетлива.

В разговоре с Вальвером Мюгетта-Ландыш определила свое восторженное отношение к герцогине словом «невероятно». Пожалуй, мы готовы согласиться с ней, ибо когда эта высокородная дама, всегда столь надменная и властная, просто и ласково, почти по-матерински обращалась к маленькой уличной цветочнице, нашему взору являлось зрелище воистину необычное и трогательное. И в конце концов продавщица цветов, которую жизнь вынудила стать скрытной и пугливой, эта гордая и равнодушная красавица, не доверявшая никогда и никому, постепенно оттаяла и очень привязалась к герцогине. Робкая девушка, выросшая без материнской ласки (тычки, пинки и брань, коими награждала ее Ла Горель, в счет не идут), забитый ребенок, проведший свои самые нежные годы на улице, в сущем аду, не видя ни от кого ни жалости, ни поддержки, эта скромная маленькая цветочница всем своим благодарным сердцем привязалась к своей благодетельнице-герцогине, выказавшей себя такой любящей, такой внимательной и такой по-матерински заботливой.

Как мы уже сказали, Вальвер нередко присутствовал при этих беседах, ибо герцогиня отнюдь не делала тайны из своего особого расположения к бедной девушке с улицы. Она никогда не оставалась с ней наедине, и всегда устраивала так, что рядом постоянно находился кто-нибудь из ее приближенных дворян. Вальвер тоже входил в их число. Однако это вовсе не означало, что он слышал все, что говорили обе женщины — точнее, Мюгетта-Ландыш, ибо герцогиня больше молчала, слушая признания девушки, к которым она подталкивала ее своими умело заданными вопросами. Иногда герцогиня знаком подзывала девушку, усаживала подле себя на скамеечку и понижала голос. А так как при ее дворе правила этикета соблюдались гораздо строже и скрупулезнее, чем в Лувре, то все придворные (и Вальвер, разумеется), поняв, что это означает, почтительно отходили в сторону и принимались вполголоса разговаривать друг с другом, дабы ненароком не взглянуть в сторону герцогини и ее собеседницы. Так что с уверенностью можно сказать, что хотя Мюгетта и исповедовалась на глазах у всех, слышала ее только герцогиня.

И вот какое обстоятельство приводило в восторг Вальвера, изумляло дворян и заставляло бледнеть от досады придворных дам герцогини, принадлежавших, естественно, к знатнейшим семействам: эта девушка из простонародья, не знавшая ни отца, ни матери, чувствовала себя в роскошных гостиных, заполненных блистательными придворными, столь же свободно и уверенно, как и у себя дома, то есть на улице. И не одна богатая красавица бросала на Мюгетту ревнивые взоры: ее юная красота, ее природное очарование, ее неизвестно откуда взявшиеся безупречные манеры, благородство осанки и достоинство, сквозившее в каждом движении, вызывали восхищение мужчин и зависть женщин. В кабинете герцогини она вела себя так, словно пришла с визитом к своей давней подруге, значительно старше ее по возрасту.

Так миновала неделя. Подозрения Вальвера рассеялись — или же уснули. На протяжении этих семи дней он постоянно был начеку, внимательно приглядывался ко всему вокруг, вслушивался в самые невинные разговоры, однако не заметил ничего подозрительного. Размеренная и монотонная жизнь герцогини протекала на виду у всех; она ежедневно принимала множество посетителей, иногда сама выезжала с визитами и постоянно занималась благотворительностью. Служба Вальвера ничем не отличалась от той, которую ему пришлось бы нести, поступи он к господину де Гизу, принцу Конде или королю. Хотя, пожалуй, служи он вышеуказанным господам, ему иногда приходилось бы выполнять разнообразные поручения, тогда как здесь об этом поручениях приходилось только мечтать.

Итак, подозрения оставили его, а предчувствия улетучились как дым. Надо признать, этому немало способствовало отношение герцогини к той, кого он по-прежнему обожал. Ну, скажите по совести, в чем можно подозревать женщину, которая добра и великодушна со всеми, с кем сводит ее судьба? С тех пор, как он стал принадлежать к дому герцогини, он не менее сотни раз убеждался, что ни один проситель, взывавший к милости ее высочества, не был обделен вниманием этой удивительной женщины. Она всегда была готова дать денег или помочь как-то иначе. К тому же, хотя сам Одэ об этом и не догадывался, он, как и все, кто окружал герцогиню, постепенно подпадал под влияние особого обаяния, присущего госпоже де Соррьентес, и того поистине необъяснимого превосходства, благодаря которому она воздействовала на всех без исключения — будь то вельможа с двадцатью поколениями предков или же нищий оборванец. И неприметно, но неуклонно он становился таким же фанатичным сторонником герцогини, каким был д'Альбаран, и уже не вспоминал, что совсем недавно он сомневался, стоит ли вообще ему поступать к ней на службу, несмотря на предложенные ею блестящие условия.

Теперь, когда изменения, происшедшие в душе Вальвера, стали почти необратимыми, мы позволим задать вопрос, совершались ли они сами по себе или же во исполнение воли могущественной герцогини?

Де Соррьентес была не из тех, кто легко выдает свои чувства и замыслы. Несомненно, она давным-давно научилась придавать своему лицу любое нужное ей в данную минуту выражение — от надменного и бесстрастного до внимательного и заинтересованного. Однако мы дали себе труд внимательно понаблюдать за ней, и на основании множества взглядов, обращенных к Вальверу, а также к Мюгетте-Ландыш, то есть к дочери Кончини, пришли к выводу, что относительно обоих молодых людей у герцогини имелся вполне определенный, тщательно выношенный план, к исполнению которого она уже приступила. Бесспорно, герцогиня пользовалась неограниченным влиянием во всех кругах общества, и не приходилось сомневаться, что она доведет свой замысел до конца, какие бы силы тому ни воспротивились.

Но для этого ей нужно было завоевать доверие Мюгетты, в чем, как мы видели, она блистательно преуспела. Равным образом ей была нужна и преданность Вальвера — абсолютная, слепая преданность человека, готового ради нее на любую жертву. Здесь она пока еще не могла торжествовать победу, но чувствовала, что с каждым днем юноша все более подчиняется ей и недалек тот час, когда он, лишившись собственной воли и мыслей, превратится в послушное ей орудие. Казалось, все вокруг — сознательно или невольно (если говорить о Мюгетте-Ландыш) — способствовали герцогине в осуществлении ее планов относительно Вальвера.

Как ни странно, сам Вальвер совершенно ничего не замечал и, несмотря на то, что прежде испытывал неосознанное недоверие к своей новоявленной хозяйке, теперь гнал прочь любые подозрения на ее счет.

Почему эта женщина никому не открывала своих намерений? Могли ли навредить молодым людям ее замыслы? Потерпите, читатель, скоро все станет ясно. Ну, а пока вернемся к Вальверу и его возлюбленной.