Бонжур, Антуан! - Злобин Анатолий Павлович. Страница 60

«Жермен Марке предательница» — я отложил бесполезную пока тетрадь, слепо глядел на карточку и ничего не понимал. Снова рассыпались белые камни, которые я вот-вот готов был собрать. Я не верил, что Жермен предала «кабанов», но не верить в написанное было нелегко. А может, и в тетради названо имя Жермен? Тогда все сойдётся.

Машинально взглянул на часы. Прошло десять минут, как Антуан уехал, и пройдёт ещё полчаса, прежде чем он вернётся с Иваном. За это время я мог бы принять решение: взять мотоцикл, что стоит в сарае, дорога известна, десять минут — и я перед Жермен. Нет, я не имею права торопиться. Сейчас самое время побыть одному и попытаться собрать распавшиеся камни.

В доме тишина. Сюзанна хлопочет у очага, негромкое пение доносится до моей комнаты.

Как же это могло случиться? Зачем ей нужно было предавать «кабанов»? Она же любила отца. Матъе, конечно, прав, она не могла стрелять в Альфреда, но что ей стоило нанять убийцу? Мы доберёмся и до него. Но мотив, мотив? Неужто из-за денег? За франки, обещанные немцами? Вопросы снова опутывали меня, только зачем они мне теперь, когда в записке ясно сказано — предала Жермен. Антуан лишь головой покачал, когда я втолковал ему, что написано на карточке. Антуан сказал: «Подожди».

Ну что ж, подождём. «Са ва тре бьен, мадам де ля маркизе», — беззаботно напевала Сюзанна у своего очага. Действительно, «все хорошо, прекрасная маркиза, дела идут, и жизнь легка, ни одного печального сюрприза, за исключеньем пустяка». Какой пустяк — не хватает лишь мотива. А зачем мне мотив? Мотив выводит Сюзи, ей и карты в руки. А я одно знаю — отец был предан. И он сам назвал предателя. Конечно же, записку мог написать он. Он мог писать в темноте, впопыхах, вкривь и вкось. А как попала карточка к Альфреду? Я поискал в тетради, но конверта не нашёл. Впрочем, Альфред и сам мог взять записку, когда уходил от раненого отца, а отец прикрыл отход. Помнится, Антуан говорил: когда он наутро нашёл отца, то удивился, почему у того все карманы были вывернуты и очищены. Да, Антуан точно говорил это. А я в тоске и ярости катался по земле и пропустил такую деталь! В самом деле, это странно. А если обдумать ещё раз то, что было на мосту? Они отходят, отец прикрывает. Но ведь и Альфред мог задержаться, он тоже мог быть ранен. Альфред наткнулся в темноте на убитого отца, вывернул у него карманы, чтобы забрать все бумаги. Альфред и взял карточку — чего тут гадать? Это не самое существенное. А главное то, что записку писал отец, писал в последнюю минуту жизни. И он написал слова, которые считал главными — только это и существенно. Отец не знал, к кому попадёт записка, но верил, что она не затеряется. С этой верой он и писал. И записка попала к сыну — может ли быть вернее? Это его завещание мне. Вот почему Жермен пыталась скрыть от нас адрес Альфреда, вот почему она ездила в Марш. Она успокоилась, узнав, что Альфред там больше не живёт, и тут же позвонила мне. Да, мы не нашли Альфреда, но синяя тетрадь в моих руках. Синяя тетрадь и записка. Ты крепко промахнулась, Жермен. «Шерше ля фам», — сказал чёрный монах. И я нашёл её. С женщины началась эта история, женщиной она и закончится.

На кухне послышались голоса, нет, это не Антуан, ему ещё рано. Сюзанна кому-то ответила, дверь распахнулась, и в комнату порывисто вошла молодая девушка. Она была в голубом свитере и короткой белой юбке, открывающей загорелые стройные ноги. Лицо без всяких следов косметики, но она и без того была чертовски хороша! На вид ей двадцать с малым хвостиком, и что-то знакомое чудится во всём её облике. Может, я видел её на церемонии? Нет, могу поручиться, что мы никогда не встречались: такую бы я запомнил.

Она вошла в комнату и смотрела на меня с настойчивым интересом и каким-то непонятным мне волнением. Сюзи стояла в дверях, улыбаясь, и даже лукаво подмигнула мне из-за спины девушки, как бы говоря: «Ага, попался, голубчик!» Но я-то меньше всего на свете боялся женщин, даже самых распрекрасных.

Я поднялся навстречу незнакомке.

— Здравствуйте, — выжидательно проговорила та, оглядываясь на Сюзанну. — Вы Виктор Маслов? — Похоже, она и Сюзанну видит впервые, нет, не проходят сегодня мои варианты. Кто же это может быть?

— Так точно, я Виктор, — я вспомнил женщину в чёрном и не торопился протягивать руку.

— Я Николь, Николь Масло, — быстро говорила она, не сводя с меня напряжённого взгляда. Чем я так её взволновал? Не Тереза ли её прислала? — Ты понимаешь?..

— Маслов? — переспросил я. — Чего ж тут понимать? Присядь-ка лучше, коль ты Маслов…

— Николь, Николь Масло, — на лицо её набежала облегчённая улыбка, а взгляд был трепетным и зовущим. Непостижимым образом её волнение передалось мне, и сердце заколотилось, потому что это все меняло.

— Не торопись, Николь, сейчас мы во всём разберёмся. Присядь же…

Сюзанна подскочила ко мне и затараторила:

— Николь э ля соёр де Виктор. Виктор э фрер де Николь. Са ва тре бьен. Компри? Харашо-о, — и счастливо засмеялась от избытка чувств, переполнивших её.

— Ля соёр, ля соёр, что сие значит? — оторопело спрашивал я, потому что уже знал, что это такое. — Подожди-ка, сейчас проверим по словарю.

Сюзанна подкинула книжицу. Николь продолжала ликующий стрекот:

— Диксионер, диксионер, Николь ля соёр, ля соёр…

Я лихорадочно перешвыривал страницы, ещё не веря. Но так и есть: ля соёр — сестра.

— Взгляни, — сказал я, протягивая ей словарь. — Так?

— Уи, уи, — она наскочила на меня и звонко чмокнула в щеку, это было убедительней всех «уи». — Я сестра. Николь Масло — сестра, — продолжала она, подлетела к Сюзанне и тоже на радостях поцеловала её. — Николь — сестра Виктора.

— Вот и познакомились, — перебил я, пытаясь поймать её руку. — Теперь отвечай, откуда ты взялась?

— Да, да, — она прильнула ко мне и снова чмокнула, на сей раз в ухо. — Виктор и Николь, брат и сестра, да, да.

— Это я уже усвоил. Но откуда ты взялась? Кто твоя мать? — я снова потянулся к словарю, но она уже прочла мои мысли.

— Жермен Марке, — радушно объявила она. — А я Николь Масло.

Так что ж, пока все правильно, примерно так я и предполагал. Жермен предала отца, и моя сестра — дочь предательницы. «Са ва тре бьен, мадам де ля маркизе. За исключеньем, правда, пустяка».