На плахе Таганки - Золотухин Валерий Сергеевич. Страница 11

— Зачем вы едете в Испанию?

— У меня там мать.

— Да ладно, мать, раньше не было матери, теперь мать.

— Мать была всегда, кроме того, там моя Родина.

— Родина ваша здесь. Не та мать, что родила, а та, что воспитала...

Анхель рассказывал, как уже в Мадриде каждый день под дверь мастерской, где он жил у друга, ему совали листки с изображением черепа и угрозами: «Убирайся в СССР, комшпион, а то убьем!» и пр. А в СССР его считали агентом ЦРУ, его видели с Любимовым, Максимовым и др. Теперь Анхель добивается от министра здания для своего театра и не без оснований надеется на нашу помощь...

Потом мы встречали из школы Сашеньку, такую прелестную, ласковую девчушку. Анхель без ума от нее. Мы поехали в консерваторию в класс драматического искусства, и я попал в ГИТИС тридцатилетней давности. Те же отрывки, тот же разбор, замечательная атмосфера кропотливой работы — учения. И что я хочу сказать: революционер-одиночка вернулся к себе домой как бы, но не изменил себе даже в быту, в работе по своей профессии.

— Страна еврейская... — говорит Анхель. — Там, в России, ребенком вывезенному, издалека казалось: Испания... засилье евреев и арабов. Со времен Сервантеса и, может быть, раньше, конечно, раньше, как только золото из открытой Колумбом Америки стало прибывать в Европу, чистота крови стала покупаться за деньги — и вот жид уже испанский дворянин, у него титул, у него власть...

— Диктатура в Испании заменила души холодильниками, одеждой, вещами. Диктатура в России принесла народу страдание и нищету. А только страдание создает предпосылки для духовной жажды... А испанцам не дали пострадать, вот в чем их беда. Я не люблю испанцев, они ничего не хотят видеть, знать. Правительство разрешило даже невинные наркотики молодежи употреблять, лишь бы она не думала, глядела бы свои синие сны под марихуану и не лезла бы никуда.

Анхель рассказывал и о том, как они на пароходе ночью отплывали из Испании под бомбежкой. Как их встретили в Ленинграде, как они кричали: «Да здравствует Сталин!»

Сейчас в Москве решается вопрос со зданием для пельменной. А мне она уже, кажется, не нужна совсем. И даже для сюжета, мне надо свой сюжет закончить.

Анхель:

— Я с этой страной прожил самые трудные годы и по-своему, чем мог, приближал перестройку, ставя прогрессивных писателей, борясь с рутиной в искусстве, борясь с рутиной и ложью в святая святых — учебном заведении, где готовят деятелей театра и кино.

16 марта 1988 г. Среда, мой день

Маслов Алексей попросил политического убежища. Зашел ночью с девушкой, чего-то собрал, сказал Щеблыкину: «Жди, я скоро вернусь» — и шагнул в полицейский участок. В 8 утра газета уже сообщила о свершившемся, указав при этом на причастность его парижских друзей. Анхель рассказывал, как и почему Андрей Тарковский ненавидел Кончаловского, как две недели жил у Анхеля и они спали на одной тахте, как по первому звонку Андрея приезжала Терехова — «она очень хорошая», Рита... она успокаивала его. Как Андрей приехал к нему окровавленный — жена Лариса ударила его канделябром по голове... Говорили о том, сколь много в «Рублеве» христианского невежества и православной путаницы, незнания, неграмотности.

Теперь я смотрю корриду — сколько же они быков убивают, куда мясо девают?

А что с Масловым? Действительно, где он? Из комиссариата он ушел, не оставив никакого документа. Звонила его мать — он не собирался оставаться, взял одни трусы, не взял смены, сказал: «Через неделю вернусь». У него больные почки, отец полковник и два брата — близнецы. Закомплексованный, он перенес сложную трепанацию черепа, отчего волосы перестали расти совсем.

Сегодня день рождения Шацкой — 48 лет.

17 марта 1988 г. А число мое...

Прилетает Любимов. Его «прибег» как-то клином вышиб «отбег» Маслова.

Теперь жду Люду, чтоб бежать по магазинам. Так я и не посмотрю Испанию, просижу опять в номере за дневником, перебирая наши даты. Почему-то подумал: а не повлияет ли Маслов на мое переиздание? То, что он театру сильно навредил, это ясно, долго пускать не будут, а мы уж губы раскатали — Лондон, Греция, Канада...

Думал — попишу в Мадриде повесть. В общем, и пишу ее. Все беспокоятся за Славину <Славина Зинаида — актриса театра.>, как она поведет себя, увидев Любимова. Женщина она у нас психованная — кинется со сцены на грудь и всю малину испортит. Как поведут себя журналисты, в конце концов как мы себя поведем, и главное — шеф и Катя. День сегодня ответственный, но число 17 — число мое, и да сохранит меня Иисус Христос от зависти, злости и лукавого.

20 марта 1988 г. Воскресенье

Вчера были беседа Любимова с труппой и репетиция. Кажется, отошел шеф — разговорился со мной и Кузькина вспоминал. Спектакль прошел хорошо, шеф выходил в конце на сцену, вызывал Губенко, Боровского, Буцко <Буцко Ю. М. — композитор, автор музыки к спектаклям «Мать», «Гамлет». >. После спектакля — семейный снимок. Любопытно, как отнесется советская действительность к факту присутствия Любимова и такой любви к нему со стороны труппы.

С Анхелем неважно как-то все получается, у него ориентация на начальников наших, у жены — на подруг, и я остался в одиночестве. Потом, конечно, Смехов включился, и мне горько, что Анхель не знает моей беды и наших отношений. Он тоже попал под обаяние прошлой Таганки и всех помирить хочет. А так не выйдет, ведь будет Москва и будут разговоры.

21 марта 1988 г. Понедельник

Так и не удалось с Любимовым поговорить, но у него и не было желания со мной беседовать о жизни. Он, да и я, понимаем сложность и не шибкую приятность такого разговора — вот она и вылилась в последней реплике.

А до того он говорил:

— Для того чтобы режиссеру на Западе выжить, нужно ставить как минимум 5 спектаклей в год... Надо много работать, здесь я научился работать по-другому... поэтому я выжил... Правда, и на «Таганке» «Мастер» сделан за 45 репетиций. Но была подготовлена вся техника — ходил занавес, отлажена была кран-балка... Театр в мире в плачевном состоянии. В Америке, например, театра нет и нужды в нем нет. Они могут взять любой шедевр, записанный на видео, и прокрутить у себя дома...

Все время хотелось спросить: «А зачем вы тут „выживаете“, а не живете дома, где есть и театр, и нужда в нем, да и с голоду не помрете. Ну, не будет „Мерседеса“, хотя почему!»

«Советский режиссер хочет вернуться в СССР» — с таким подзаголовком вышли газеты, и как — этому я свидетель — окрысилась Катерина: схватила газету, стала выговаривать Юрию:

— Они всегда были б...!

— Ну что ты хочешь от прессы... во всем мире она такая, лишь бы платили.

Шеф мне на программке написал: «Валерий. Побойся Бога!»

Боже мой! Какая безгрешность! Он думает, раз поселился в Иерусалиме, значит, с Богом по корешам. Ни тени сожаления, ни намека на раскаяние или чувство вины... Опять кругом прав, остальные все дерьмо. Откуда-то выдумал чудовищную историю, как выкидывали чиновники «Дубинушку». Кому он это говорит, кому лапшу вешает, мудрости в нем не прибавилось, хотя часто говорит о возрасте и библейские мотивы вплетает в речь.

Шеф вышибает, на мой взгляд, землю из-под ног у Николая, говоря: «Я вообще не представляю, как можно играть такую роль и одновременно режиссировать, — это невозможно». Понимаю — к тому, чтобы Николай сделал все возможное для его 10-дневного приезда в мае на выпуск «Бориса».

22 марта 1988 г. Вторник

Проект закона о кооперации. Галина в восторге. Отвалили нам помещение в 600 кв. метров. Нет там ничего, кроме метров, ни туалета, ни хрена... Все надо делать самим. Чертаново. Надо искать людей.

На партбюро сегодня обсуждалось наше с Ванькой поведение — пьянство в Толедо. Итоги гастролей подводились. Губенко предложил задержать нам звание: Ивану — «з.а.», мне — «н.а.». «Ничто другое на них не подействует». Было вновь заявлено, что Иван разлагает коллектив. Губенко готовит, по-моему, себе плацдарм для избавления от Ваньки и меня. Но в первую очередь — от Ивана.