Секрет Высоцкого - Золотухин Валерий Сергеевич. Страница 3

03.06.1967

Банкетное похмелье. Вчера 200-е «Антимиры». Тяжело утром. Спал на кухне. Долго курил, пил, думал про отца. Сходил к бочке. Высоцкий ручку подарил. «А мне подарить некому — Шекспир умер» — несколько похоже. Спичкой подогреешь — пишет, застынет — охладеет. В ссоре с женой два дня.

Банкет. Смотрю. Рассматриваю. Одиночество. Каждый жутко одинок. Особенно заметно это, когда люди собираются на какое-нибудь торжество. Высоцкий поет. Все счастливы. Додина кормит с ложечки Р. Быкова. Он глупо смотрит на Высоцкого, улыбается и открывает машинально рот, не глядя, что ему суют.

04.07.1967

Вечером позвонил Гутьеррес [7]. Пригласил в ВТО. Марина Влади. Роли, водка. Поехали к Максу [8]. Пили джин со льдом, пели песни. Сначала Высоцкий свои, потом я — русские, и все вместе — тоже русские.

Марина пела песни с нами, вела подголосок — и так ладно у нас получалось и всем было хорошо.

09.07.1967

Ничто не повторяется дважды, ничто. И тот прекрасный вечер с Мариной Влади с русскими песнями — был однажды и больше не вернется никогда. Вчера мы хотели повторить то, что было, и вышел пшик... Все уехали, опозорились с ужином в ВТО, отказались от второго, все хотели спать, канючили: «Добраться бы до постели поскорее...» А я все ерепенился чего-то, на русские песни хотел повернуть и начал было «Все пташки перепели», да пел один. Что такое? Что случилось в мире? Весь вечер я не понимал Шацкую... [9] Что такое? Ревность, что ли, какая-то странная, что не она царица ночи, что все хотят понравиться Марине, или что? Капризы, даже неловко как-то, а я суечусь, тоже пытаюсь в человеки пробиться... «Ты мне не муж, я не хочу сейчас чувствовать твою опеку, взгляды, не обращай на меня внимания и не делай мне замечаний».

А спектакль прошел прекрасно, я так волновался и так старался, что даже кой-где поднаиграл. Рвал гармошку свою во все стороны — аж клочья летели. Американцы ручку подарили. Лез фотографироваться с М. до неприличия, надо позвонить Гаранину — подобострастные негативы уничтожил чтоб. Дурной характер, не выдержанный до конца, нет-нет, да и сорвется рука на глупость.

День моего позора. Анхель — совесть моя творческая, я всегда чувствую себя учеником, подмастерьем, оправдываюсь в чем-то и заверяю, что исправлюсь. С тоской собачьей ехал домой, плакал и рыдал в рассвет, говорил жене, что болит нога, курил, хотелось повеситься и завидовал В., который, взяв за плечи М. в цыганском платке, пошел ее провожать.

10.07.1967

Театр. Духота, теснота, одиночество.

М. Влади:

— Это была моя лучшая поездка в СССР. Я увидела «Маяковского».

14.07.1967

Не надо вдаваться в хронологию. Черта ли с нее? Черта ли с того, что жена выскочила на Таганке, на красный цвет, а я уезжал в Одессу, и меня должна была проводить. А ей М.В. не нравится:

— Бездарная баба, а вы ее облизываете все, просто противно, а ты больше всех унижался, как ты гнул спину... Я зауважала Высоцкого, он хоть не скрывает своих чувств, а ты все старался спрятать их и оттого был еще меньше, жалким...

16.07.1967

Высоцкий:

— Николай Робертыч! А вы пьесу пишете?

Эрдман [10]:

— Вам скажи, а вы кому-нибудь доложите. А вы песни пишете?

— Пишу. На магнитофон.

— А я на века. Кто на чем. Я как-то по телевизору смотрел, песни пели. Слышу, одна, думаю — это, должно быть, ваша. И угадал. В конце объявили автора. Это большое дело. Вас уже можно узнать по двум строчкам, это хорошо.

— Говорят, скоро «Самоубийца» будет напечатана.

— Да, говорят. Я уже гранки в руках держал. После юбилея разве... А он, говорят, 10 лет будет праздноваться, вот как говорят. Ну, посмотрим... Дети спросят.

02.10.1967

От юбилеев тошнит. Три дня занимались, не спали, писали, репетировали поздравления: Любимову — ему 30-го пятьдесят стукнуло, и Ефремову — ему вчера сорок. Получилось здорово и то и другое. Петрович [11] сидел между рядами столов с закуской-выпивкой, и мы действовали для него. Прослезился, растроган. Вечером пригласил к себе меня и Высоцкого. Жена больна, к тому же Кузя [12] — поехала домой. А мне обидно невмоготу и боязно. Для чего, зачем я к нему поеду? Там высшее общество. Это что? Барская милость? Поеду — все будут знать, конечно, и перемывать кости. Но это не страшно как раз. Другое страшно: зависимость от благодушия главного и прочих сильных. Должно сохранять дистанцию и занимать свое место сообразно таланту и уму...

«Золотухин, когда берет гармошку, вспоминает свое происхождение и делается полным идиотом». Это изречение принадлежит Высоцкому.

«Высоцкий катастрофически глуп» — а это уже Глаголин.

20.10.1967

«Пугачев» — гениальный спектакль. Высоцкий первым номером. Удивительно цельный, чистый спектакль.

21.10.1967

Вчера Элла [13] снова сказала при свидетелях, что я буду играть Раскольникова. Высоцкий в поезде мне сказал, что он очень хочет сыграть этого человека. Думаю, что предстоит борьба, скрытая, конечно, тихая, но она состоится. Я не стану лезть на рожон, пусть сами думают и решают. Бог мне поможет.

05.11.1967.

Как-то ехали из Ленинграда: я, Высоцкий, Иваненко [14]. В одном купе. Четвертым был бородатый детский писатель. Вдруг в купе заходит, странно улыбаясь, женщина в старом синем плаще с чемоданчиком и со связкой книг Ленина («Философские тетради» и пр.). Раздевается, закрывает дверь и говорит: «Я поеду на пятой полке. Это там, наверху, сбоку, куда чемоданы суют, а то у меня нет такого капитала на билет». У нас челюсти с Иваненко отвисли, не знаем, как реагировать. Моментально пронеслось в голове моей: если она поедет, сорвет нам беседу за шампанским, да и хлопоты и неприятности могут быть... Что делать? Высоцкий. Зная его решительный характер — к нему. Где-то внутри знаю: он с женщиной и вообще — человек самостоятельного действия. Решит сам. Мне же выгонять женщину безденежную жалко, совесть не позволяет, христианство, лучше это сделать невзначай как бы, чужими руками, или просто посоветоваться. Я и вышел посоветоваться. Не успел толком объяснить Высоцкому, в чем дело, — он туда. Не знаю, что, какой состоялся разговор, только минуты через три она вышла одетая и направилась к выходу. Я постоял немного, вошел в купе... посидел и совесть стала мучить: что-то не то сделали. Зачем Володьку позвал? Я ведь знал, уверен был, что он ее выгонит. И многое другое в голове промелькнуло. Короче, я вспомнил, подсознательно конечно, что и здесь, перед своей совестью, перед ними всеми благородством можно блеснуть, и я кинулся за этой женщиной. Предложить ей хотел десятку, чтобы договорилась она с проводником. Но не нашел ее, хотя искал честно. И потом все-таки похвалился им, что, дескать, искал ее и хотел деньги отдать, но не нашел. Зная, что друг зарплату большую получил и потратит на спутницу свою, которую в Ленинград возил прокатиться, вдесятеро больше, однако не догадался он поблаготворительствовать этой женщине, а я, хоть и поздно, но догадался, и опять в герои лез, и опять хотел быть лучше ближнего своего.