Князь Ночи - Бенцони Жюльетта. Страница 16

– Сдается мне, племянница, что Алиэтта вам понравилась? – внимательно наблюдая за ней, заметил Лозарг.

– Это она?

– Конечно. Разве я не говорил вам, что все это сделано ради нее?

– А рыцарь – ее муж? Однако он выглядит не слишком старым!

– А был ли он действительно таким уж дряхлым? Конечно, художники тех времен, как и нынешние, прекрасно понимали, что щедрость оплаты зависит от того, насколько доволен клиент. Впрочем, чтобы ответить на вопрос, который вы мне не так давно задали, добавлю, что, судя по семейным хроникам, Алиэтта страстно любила своего супруга…

– Но хронисты могли быть столь же пристрастны, как и художники, не так ли?

– Когда Фульк умер, ей было всего тридцать пять лет. Тем не менее она покинула детей, замок и утоляла печаль, сделавшись затворницей в монастыре. А это, думаю, достаточное доказательство.

Меблировка залы соответствовала суровому отрешенному величию средневекового жилища: длинный дубовый стол, кованые сундуки, массивные буфеты, скамьи с высокими спинками. Наконец, у узкого торца стола – внушительное деревянное кресло с резной спинкой, указывающее, что здесь сидит хозяин. Вид этого кресла на возвышении уничтожил радостное впечатление от фресок: для Гортензии оно означало претензию на феодальное господство, от которого Фульк де Лозарг явно не помышлял отрекаться… Это походило на предостережение.

– Идемте, – сказал он. – Нам еще предстоит немало увидеть.

Однако остальные покои замка не действовали на воображение с такой силой. На втором этаже, где располагалась спальня Гортензии, было еще три комнаты. Одна, как раз напротив комнаты девушки, была опочивальней маркиза, другая, у самой лестницы, как ей сообщили, предназначалась для гостей, когда они объявятся. А вот дверь третьей, как и прочие, старинная, из выкрашенного в черное дерева с чугунными завитушками, была любопытным образом заперта: ее перегораживала толстая железная перекладина со скобой, пригвожденной массивным висячим замком. Такой запор вполне сгодился бы в тюрьме…

– Это бывшая спальня маркизы, моей супруги, – сказал хозяин замка, кратко отвечая на невысказанный вопрос Гортензии. – После несчастного случая, приведшего к ее гибели, я не желаю, чтобы туда входили. Поэтому-то я запер ее понадежнее, дабы никто не забрел в нее ненароком.

– Годивелла говорила мне о маркизе вчера вечером, – неосторожно промолвила девушка.

Она была удивлена действием своих слов. Тотчас выражение безмятежного благообразия стерлось с лица маркиза, и она почувствовала, что рука, поддерживающая ее под локоть, задрожала.

– Что она вам сказала? – резко спросил он.

– По правде говоря, немного: что ваша супруга пала жертвой несчастного случая… но не уточнила какого. Так что же с нею произошло?

С ошеломляющей внезапностью маска японского самурая превратилась в гримасу боли. Фульк де Лозарг выпустил руку Гортензии, прошел несколько шагов по коридору, высморкался, затем вернулся к девушке.

– Не взыщите, что не отвечу на ваш вопрос. Все было так ужасно, что даже спустя десять лет мне еще трудно об этом упоминать. Слово способно возвращать прошлое вернее мысли. Пересказывая вам то, что некогда произошло, я опасаюсь пробудить старые кошмары, преследовавшие меня долгие годы. Может быть, позднее…

Он выдавливал из себя слова с такой явной грустью, что Гортензия вдруг устыдилась своего допроса. По какому праву она позволяет себе требовать объяснений у человека, который настолько старше ее? Конечно, необыкновенные происшествия предыдущего дня могли отчасти оправдать ее. Встреча с повелителем волков увенчала отвратительное путешествие, которого она вовсе не желала. Не говоря уже о давних предубеждениях против материнской ветви ее рода. И наконец, странное происшествие этого утра: юноша-беглец, невероятный приказ, данный горбуну отцом этого несчастного. Тут можно было предположить, что в каждом шкафу замка упрятан мертвец, а душа маркиза отягчена самыми черными грехами. От одного до другого – лишь шаг. Но вправе ли она сделать его?

– Простите меня, – сказала она наконец. – Я не хотела показаться нескромной и даже слишком любопытной. Но так странно оказаться в кругу людей, о которых ничего не знаешь, хотя это твоя собственная семья.

Он опять одарил ее обворожительной улыбкой, которая совсем недавно так поразила ее, взял ее руку в свои ладони – а они были горячи и необычайно нежны.

– Не надо просить извинения. Все это так естественно, и я от души надеюсь, что вскоре вы совершенно освоитесь здесь.

– Боюсь, что мне будет отнюдь не так легко это сделать.

– Вам кажется, что есть многое, что может этому помешать?

– Конечно, если вы даже моего имени не приемлете. О фамилии уже и не говорю…

– Наберитесь терпения. Это пройдет. К тому же я уверен, что вы станете настоящей Лозарг, причем в очень скором будущем.

Визит на третий этаж приготовил ей еще один сюрприз, несмотря на то что расположение комнат здесь было то же, что и на втором. Гортензия увидела закрытые двери расположенных рядом комнат, принадлежащих библиотекарю-наставнику и его подопечному. Одну из них маркиз открыл, и они очутились в библиотеке, не похожей ни на одну из виденных Гортензией до сих пор.

Она увидела обширную, плохо прибранную залу – Годивелла, должно быть, сюда не заглядывала, – более похожую на пещеру колдуна, нежели на современный рабочий кабинет. В просторных шкафах с раскрытыми дверцами в беспорядке теснились драгоценные инкунабулы и современные книги, все – растрепанные, с выпадающими страницами. Стопки бумаги, испещренные столь мелким почерком, что его возможно было бы разобрать, только поднеся вплотную к глазам или с сильной лупой, были разбросаны по длинному, занимавшему середину комнаты столу, в центре которого покоилась какая-то толстая книга. Повсюду виднелись склянки с заспиртованными рептилиями, пучки сухих трав, чучела птиц. Мало того, в одном из углов стоял древний погасший горн, вокруг него громоздились пузырьки всевозможных цветов и размеров, а на самый горн был водружен пустой перегонный куб. В воздухе стоял странный запах пыли, сухой травы и непонятных химических веществ, среди которых Гортензия, как ей показалось, различила серные пары.

Угадав по выражению лица племянницы, какой вопрос она сейчас задаст, маркиз решил опередить ее:

– Господин Гарлан – человек ученый. Он не только живо интересуется историей нашего семейства, которую он, по его словам, пожелал написать, но также предпринимает некоторые изыскания…

– Алхимические, насколько я могу судить? Однажды я видела картину, представлявшую алхимика в его кабинете. Можно было бы поклясться, что ее писали здесь…

– Ах, не придавайте большого значения всему этому хламу, – с оттенком снисходительного терпения произнес маркиз. – Этот горн никогда не зажигают, разве что на занятиях с моим сыном. Господин Гарлан, как я понимаю, дает ему весьма полный курс наук, куда входят и начатки химии, но в гораздо большей степени – естественные предметы. Он не устает выискивать для него образцы флоры и фауны наших гор, и вы здесь можете увидеть их во множестве…

Как и ранее, маркиз говорил без пауз, меряя шагами обширную темную комнату. Он открыл гербарий, который, судя по скопившейся на нем пыли, давно уже никто не трогал, повертел в руках любопытную окаменелость, принялся разглядывать на просвет у окна склянку с заспиртованной зеленой ящерицей – в общем, тратил немало усилий, чтобы убедить племянницу в том, что библиотекарь-наставник являлся своего рода кладезем премудрости и человеком, интересующимся буквально всем. Тем не менее и в этот раз девушка отметила, что его фразы звучат фальшиво. Может, именно из-за пыли, толстым слоем покрывавшей всю комнату за исключением стола, а может, и оттого, что открытая книга, напечатанная старофранцузским готическим шрифтом, представляла собой лист бумаги с рисунком, более напоминавшим архитектурный чертеж, нежели набросок из области зоологии или ботаники.

Несмотря на огонь – впрочем, довольно слабый, разведенный в очаге конической формы, эта зала, предназначенная для умственных занятий, оставалась холодной и сырой… Гортензия подошла к камину, кутаясь в шерстяную шаль. Она была весьма разочарована. Мысль о существующей в замке библиотеке ранее наполняла ее радостью, поскольку она надеялась, что та сможет помочь ей побороть глубокое уныние, которое, как она предполагала, будет ее нередко преследовать. Но нет, из книг, которые она нашла здесь, большинство было на латыни, даже на греческом и на старофранцузском. А изданные на понятном языке имели такие захватывающие названия, как, к примеру, «Трактат о питании ящериц» или «О сравнительной морфологии камней и животных».