Святой: русский йогурт. Страница 21
В Александре все было естественным.
— Вы, молодой человек, удостоверением перед моим носом не размахивайте! — слышался раздраженный голосок медсестры.
Ей отвечал высокий мужской голос:
— Но меня пропустили! Через КПП госпиталя пропустили, в корпус пропустили, а вы…
— Мне начхать, как вы пролезли! Посмотрите на время!
— Без четверти десять! — Мужчина — его силуэт был на голову выше силуэта собеседницы — отошел назад, и Рогожин не мог его видеть.
— А у нас режим! В обыкновенной больнице есть часы для посетителей… От и до! — говорила медсестра Шура. — Вы в хирургию претесь! Без халата, без разрешения, в вечернее время! Приходите завтра, милости просим!
— Завтра я не смогу!
— Почему?
— Не ваше дело, — хныкающим тоном отвечал мужчина.
— Вы, дорогуша, — это слово Шура взяла из лексикона завотделением, называвшего так выздоравливающих больных, — хамло законченное! И никуда я вас не пущу! Станете ломиться — патруль вызову. В комендатуре разберутся, из каких вы органов и почему по ночам шляетесь. Здесь военный объект! — отчитывала наглеца Шура, стараясь при этом не слишком шуметь. — Пропуск вам кто выписывал? Покажите пропуск!
— У меня уже проверяли, — в голосе мужчины уверенности поубавилось.
— Я — нет! — наступала медсестра. — А может, вы террорист чеченский! Диверсант, проникший на территорию госпиталя.
— Ты, соплячка, офонарела! — это уже прозвучало как всхлип.
— Сам пацан! — бойко отвечала Шура, одержавшая явную победу в словесной дуэли с ночным визитером. — Удостоверением козыряет. Следователь мурзатый! У меня в отделении генералов пруд пруди! — для пущей важности прихвастнула медсестра, рассчитывающая на неосведомленность собеседника. — А ты картонкой своей тычешь и женщину оскорбляешь.
Радуйся, что офицеры спят. Они бы тебе уши за меня надрали!
Рогожин распахнул дверь, считая наступивший момент подходящим для вмешательства в беседу, грозящую перерасти в нешуточную ссору.
— Что правда, то правда! — сказал он, давая понять: большая часть разговора не прошла мимо его слуха.
Медсестра засуетилась, одергивая белый халат и пряча под шапочку выбившуюся прядь волос. К высокому смуглому майору, походившему внешностью на американского киноактера Стивена Сигала, угрохавшего в боевике не менее тридцати ублюдков-террористов, захвативших линкор «Миссури», Александра была неравнодушна.
По разговорам врачей она знала, что Рогожина скоро выпишут, и ей очень хотелось продлить знакомство с приглянувшимся пациентом. Но для этого следовало подыскать верный ход. Выглядеть изголодавшейся по мужской ласке самкой Александра считала ниже своего достоинства.
— Товарищ майор, — с напускной суровостью, морща курносый носик, задорно вздернутый самую малость кверху, произнесла медсестра, — вернитесь в палату! Под смертью ходили, а все как дети, честное слово…
— Слушаю и повинуюсь! — шутливо Сказал Рогожин, рассматривая парня.
Молодой человек, теряясь перед боевым офицером, отступил к стене, виновато кивнув:
— Здравствуйте!
Он был худощавый и какой-то нескладный. Тонкие запястья, длинная мальчишечья шея, глаза слегка навыкате под бесцветными белесыми ресницами. Россыпь веснушек проступила с приходом весны сквозь бледную кожу незнакомца. В нем сочетались упрямство, настороженность почуявшего опасность хищника и детская доверчивая наивность.
«Странное лицо у парня», — подумал Рогожин.
— Шурочка! — Он приобнял девушку за плечи. — Я ведь шел на зов сердца! — не стесняясь постороннего, заигрывал с медсестрой майор.
Она податливо прижалась к Дмитрию, косясь на парня, бывшего лишним на лестничной площадке.
— Ну, чего вам? — Александра, спохватившись, оттолкнула Рогожина.
При постороннем наблюдателе завязка романа была бесперспективной. Следовало либо прогнать парня, либо отослать до подходящего момента приглянувшегося офицера.
— Зайди к нам. Василенко с сердцем плохо, уснуть не может, — вспомнил о друге Дмитрий. — Кстати, тебе звонила некая особа. Номера телефона она, к сожалению, не оставила, но просила передать сенсационную новость, — Рогожин сделал большие глаза. — Светку наконец запеленговали в ординаторской с Виктором Петровичем!
— Дмитрий Иванович, не стыдно вам бабские сплетни собирать по госпиталю?!
Шурочкин голос предательски задрожал.
«Черт меня за язык дернул! — подумал Рогожин. — Выставил девушку дурочкой перед этим пацаном!»
— Слушай, зема, тебе доходчиво объяснили: придешь завтра утром! — Он плечом подтолкнул незнакомца к лестнице, стараясь хоть чем-то смягчить Александру.
Парень выпятил грудь. Раздув щеки, он с неожиданным упрямством выпалил:
— Гражданин больной, я следователь и нахожусь при исполнении служебных обязанностей.
Незнакомец трусил. Рогожин превосходил его по всем параметрам. Спортивная куртка выгодно подчеркивала литые мускулы Дмитрия, не заплывшие жирком даже на госпитальной койке.
— Не гоношись, дружок! — мягким, вкрадчивым голосом предупредил Рогожин. — Гражданином ты меня после называть будешь, когда я спущу тебя с лестницы. — Он, не делая лишних движений, положил руку на предплечье незнакомцу, запустив твердые, как камень, пальцы в выемку под лучевой костью Шуриного обидчика.
Тот ойкнул от резкой боли и присел:
— Отпустите!
Парень не пытался вырываться, медленно оседал на бетонный пол.
Зато Александра замолотила по спине Рогожина кулачками:
— Дмитрий, что вы делаете?! Он к вам пришел, по срочному делу!
Девушка взвизгнула. Рогожин, оставив следователя в покое, обернулся, и медсестра непроизвольно заключила спецназовца в объятия.
— Ко мне? — переспросил Рогожин, пьянея от близости женщины.
— Да, Дмитрий Иванович, — полушепотом ответила Шура.
Возникло секундное замешательство. Послышался звук падения. Парень, растянувшись во весь рост, лежал на полу, откинув полупарализованную руку под углом девяносто градусов.
— Сломал! — ныл вечерний посетитель, отвернувшись от поврежденной руки. — Садист! Таких в клетку надо сажать, а не в госпитале лечить.
Рогожин с сожалением вздохнул, выпуская симпатичную сестричку из объятий, сделал два шага к лежащему на спине парню.
— Дыши глубже, — посоветовал он следователю.
Активизировать болевые точки, расположенные по всему человеческому телу, обучил Рогожина старый бурят.
Дмитрий, шестнадцатилетний мальчишка, слонявшийся летом по степи, окружавшей затерянный военный городок, наткнулся на юрту кочевников.
Выбеленные солнцем шкуры служили стенами переносного жилища, дымок сизой струйкой вился через дымоход — овальное отверстие в верхней части юрты, над очагом висел объемистый медный казан с клокочущим варевом.
Рядом, поджав под себя ноги, сидел старик. Длинная косица, забранная в чехол из снятой чулком змеиной кожи, была переброшена через правое плечо. Она заканчивалась кисточкой седых распущенных волос, украшенных засушенными красными ягодами. Голову старика покрывала круглая шапочка, сшитая из черного шелка, потерявшего со временем присущий этому материалу блеск.
Широкое, изборожденное глубокими морщинами лицо расплылось в улыбке:
— Входи, давно гостя жду.
Так Дмитрий познакомился со стариком Ульчой.
Тот приезжал к воротам части на мохноногой низкорослой лошадке, напевая заунывную, однообразную песню, тоскливую, как осенняя забайкальская степь, взмахом плетки приветствовал часовых и погружался в сонную дремоту, сидя в седле.
Часовые, увидав Дмитрия, кричали с вышек:
— Димка, беги к воротам. Дед Ульча на своей кобыле прискакал!
Старый бурят пересаживался из седла на круп лошади, уступая место юному другу, ударял пятками в бока застоявшейся кобылки, и она неспешной иноходью уносила всадников в глубь древней азиатской степи — загадочной и прекрасной.
Рогожин так и не узнал, сколько на самом деле лет было старику. Судя по воспоминаниям Ульчи, он родился вместе с двадцатым веком.