Кровавая месса - Бенцони Жюльетта. Страница 2

– ...вот я и говорю, что ничего другого не остается, как начать войну с этими дикарями! Вы согласны со мной, сэр?

– Да, абсолютно, – машинально ответил де Бац.

Расплатившись, барон вышел из экипажа, поднялся по ступеням крыльца с колоннами в ионическом стиле и увидел высокого, сухопарого мужчину в плотном плаще, который стоял у дверей особняка Шарлотты и ожидал, когда ему откроют. Из-под плаща виднелись худые ноги в туфлях с серебряными пряжками, шляпа мужчины, сдвинутая на ухо, выглядела вполне современно, хотя волосы были причесаны на дореволюционный манер. Длинный крючковатый нос, агрессивный подбородок и крупный рот довершали картину.

Появление барона отвлекло незнакомца от ожидания, которое определенно затянулось.

– Такое впечатление, что дома никого нет, – обратился он к де Бацу, чуть улыбнувшись. И барон, отличавшийся великолепной памятью, сразу же вспомнил этого человка. Невозможно было забыть это лицо, напоминавшее маску из итальянской комедии.

– Пельтье! – воскликнул он. – Жан-Габриэль Пельтье! Я и не подозревал, что вы в Лондоне.

Память Пельтье оказалась ничуть не хуже, чем у де Баца:

– Неужели вы тоже решили отправиться в изгнание, мой дорогой барон?

Де Бац пожал плечами:

– Мне кажется, я никогда не был вам особенно дорог, и не понимаю, почему в Англии ваше отношение ко мне должно измениться. А эмигрировать я не собирался. Я всего лишь приехал с визитом к леди Аткинс.

– Неужели и вы нуждаетесь в деньгах?

Брови де Баца от удивления взлетели вверх:

– А вы, как я вижу, не перестали мерить людей на свой аршин. Нет, деньги мне не нужны.

– Вам повезло. Жизнь здесь невероятно дорога...

– В Париже она еще дороже. Давно ли вы приехали?

– Я уехал 21 сентября, когда Францию объявили «единой и нераздельной Республикой», хотя Мирабо всегда говорил, что она «должна быть монархией даже с точки зрения географии». Поняв, что дело плохо, я взял ноги в руки и помчался на побережье. Там мне повезло встретить герцога Шуазеля-Стенвиля. Именно он помог мне перебраться через Ла-Манш.

– И чем же вы теперь занимаетесь?

– Что может делать старый писака, кроме как марать бумагу в ожидании славы? После приезда сюда я сумел опубликовать мои «Парижские зарисовки» под названием «Последние дни Парижа».

– И что же вы описывали?

– Как – что?

– Ужасы 10 августа, массовые убийства в сентябре...

– Вы при этом присутствовали?

– Н-нет, но я собрал свидетельства очевидцев, которые потрясли местную публику.

– Я в этом не сомневаюсь, – с иронической усмешкой заметил де Бац. – Так, значит, вы отказались от издания «Деяний апостолов»? А ведь ваша газета пользовалась определенным успехом.

Первый номер «Деяний апостолов» вышел в октябре 1789 года. Это было странное издание. Его авторы считали себя контрреволюционерами, но с одинаковой яростью обрушивались и на сторонников революции, и на королевскую семью, обвиняя Людовика XVI в том, что он позволил событиям развиваться именно в таком направлении. Первыми редакторами газеты стали граф де Ривароль и Жан-Габриэль Пельтье, сын богатого буржуа из Нанта, сделавшего себе состояние на торговле рабами. Потом к ним присоединились и другие авторы.

Пельтье громко вздохнул.

– Все наши «апостолы» разлетелись кто куда. Конец был неминуем. Ривароль теперь в Гамбурге, кое-кто здесь...

– Неужели вам не хватило людей? У Христа было всего лишь двенадцать апостолов, а для вашей газеты писали человек сорок.

– Без Ривароля я ничего не могу делать. Но это не мешает мне сражаться с кровопийцами, захватившими Францию, которые...

– Избавьте меня от ваших речей! Что толку кричать на всех перекрестках, если вы так далеки от нашего несчастного королевства. Надо действовать.

– А вы, стало быть, собираетесь действовать?

– Разумеется.

– Что ж, помогай вам бог. – С этими словами Пельтье снова постучал в дверь массивным бронзовым молотком.

– Судя по всему, дом пуст, – заметил де Бац.

Он был скорее раздражен, чем разочарован, но ему пришлось в очередной раз убедиться в непредсказуемости событий. Не успел он закончить фразу, как дверь приоткрылась, и показалась всклокоченная голова человека в очках, снимавшего большой грязный фартук.

– Давно ли вы ждете, господа? – осведомился он с тревогой.

– Не меньше часа! – рявкнул в ответ Пельтье. – И кто вы такой, собственно? Где Блант?

– Меня зовут Сматс, я сторож. Я как раз спустился в погреб и не слышал, как вы стучали.

– Нетрудно догадаться, чем вы там занимались! Итак, вашей госпожи нет дома?

– В конце года миледи всегда уезжает в Норфолк, – заявил Сматс и не преминул ехидно добавить: – Вы должны бы это знать, сэр, если принадлежите к числу друзей миледи.

– Разумеется, мне это известно, но...

– Минутку, – прервал его де Бац. – Давно ли уехала леди Аткинс?

– Как обычно, за два дня до Рождества, сэр.

– Скажите, с тех пор никто не спрашивал миледи? Сюда должна была приехать молодая белокурая женщина, американка, в сопровождении джентльмена?

Глаза Сматса, прикрытые очками, стали круглыми от удивления:

– Я никого не видел. Правда, я заступил на службу только позавчера. Миледи была так добра, что позволила мне уехать на похороны родственника в Корнуолл...

– А кто сторожил дом вместо вас? – продолжал расспрашивать де Бац, намеренно вертя в пальцах серебряную монету так, чтобы сторож ее видел.

– Том Уэллер, один из лакеев, которому доверяет сэр Эдвард. Но он тоже уехал в Кеттерингэм-холл.

– Том вам ничего не сказал?

– А зачем ему мне говорить? Если кто-то и приходил, то Том уже доложил об этом леди Аткинс. Могу ли я еще быть чем-нибудь вам полезен, сэр? – Сторож покосился на серебряную монету, которая тут же оказалась в его ладони.

– Нет, спасибо. Я сам поеду туда.

Не обращая больше никакого внимания на журналиста, де Бац развернулся и пошел вниз по лестнице, направляясь к экипажу – кучер, к счастью, решил его подождать. Но Пельтье не отставал ни на шаг.

– Вы в самом деле собираетесь отправиться в Кеттерингэм-холл?

– Естественно.

– Сегодня ехать уже поздно... Вам есть где остановиться на ночь?

– Вне всякого сомнения.

– Могу ли я узнать, где это? – сохраняя на лице приветливую улыбку, продолжал допытываться Пельтье.

Де Бац, стоя одной ногой на подножке, повернулся к нему:

– Я помню о том, что вы журналист, но все же вы излишне любопытны.

– Профессиональная болезнь, – отозвался Пельтье с деланым смущением. – И потом, мне не совсем понятно, зачем превращать адрес гостиницы в государственную тайну.

Барону стало ясно, что избавиться от назойливого журналиста едва ли удастся, хотя этот любопытный писака был последним из тех, с кем ему захотелось бы обсудить детали своего маршрута.

– Ну что ж, если вам это так интересно... – вздохнул он. – Я решил остановиться в гостинице «Саблоньер» в Лейчестерфилдсе...

– У старого доброго господина де ла Саблоньера! Он дает приют всем эмигрантам с деньгами. Отличная кухня, хорошие комнаты... Все как в старой доброй Франции.

– Я бы удивился, если бы вы этого не знали.

– Как же мне этого не знать? Ведь именно там я и живу!

– Кто бы мог подумать... В таком случае садитесь, я вас подвезу.

Пельтье не заставил себя упрашивать. Пока де Бац передавал кучеру багаж, журналист поторопился усесться в экипаж и со вздохом наслаждения вытянул ноги. Пельтье редко пользовался кебом, поскольку ему постоянно приходилось экономить, и предложение де Баца оказалось как нельзя кстати.

Решив отблагодарить барона, журналист принялся рассказывать о том, как живется эмигрантам в Англии, и в его рассказе оказалось немало интересного.

– После страшных событий последнего лета здесь можно встретить все слои французского общества. Если в 1789-м из Франции уехала только часть высшей знати, следуя примеру Полиньяков и графа д'Артуа, то теперь вы можете встретить и дворян рангом пониже, и бывших революционеров из Национального собрания, и священников. Всех охватила паника. Даже госпожа де Сталь здесь! Но мне кажется куда более серьезным то, что из Франции бежали мясники, булочники, сапожники, актеры, каменотесы, трубочисты, кузнецы... Впрочем, об этих я не тревожусь: они всегда найдут себе работу. Куда большую жалость вызывает потерявшая состояние герцогиня или придворный, пребывающий в нужде... Но вы, кажется, совсем меня не слушаете, барон?