Маньчжурская принцесса - Бенцони Жюльетта. Страница 55

Князь, не останавливаясь, ответил на несколько приветствий, чтобы не заставлять свою даму ждать, и только уже сидя за столиком, обвел зал необычайно прозрачным и спокойным в этот вечер взглядом. Благодаря Григорию Орхидея узнала, что здесь были великий русский князь и герцогиня Мальборо, польский пианист Падеревски и американец Пирпонт Морган, махараджа, которого она уже встречала в гостинице, – в этот вечер на его голове был белоснежный тюрбан, украшенный изумрудом размером с небольшое куриное яйцо, красавица Габи Деслис со сногсшибательным ожерельем из черного жемчуга на шее, австрийский принц Кевенхуллер и молодой человек невысокого роста с круглым лицом и завитыми усами, во фраке от лучшего лондонского портного, .в котором трудно было угадать Ага Хана III, наместника Пророка на земле.

Григорий продолжал перечислять более или менее известные имена сидящих в зале. Он оказался хорошим рассказчиком, милым и снисходительным. Перечислив всех знаменитостей, поглощающих лангустов и фаршированных петушков, он принялся описывать своей очаровательной спутнице берега Волги и Каспийского моря, где находилось его родовое имение, весенние степи в цветах ириса, диких уток, возвращавшихся каждую весну вить гнезда в тростнике прямо под стенами древнего замка, день и ночь охраняемого вооруженными черкесами.

Слушая его, Орхидея думала, как же жестока любовь. Этот человек мог дать женщине все, что та пожелает, он был молод и по-своему соблазнителен; имя и состояние вполне позволяли ему искать руки принцессы из царствующего дома, а он умирал от любви к актрисочке, родившейся в старом порту Ниццы, которая, наверняка, смертельно скучала бы среди дикости и роскоши его родины. Привыкнув к веселой жизни под небом Парижа, поневоле заскучаешь, изо дня в день перебирая брошенные тебе под ноги сокровища и придумывая новые украшения и наряды.

Орхидея поймала себя на том, что поражается собственным мыслям. Ведь знатные дамы ее собственной страны, императорские и княжеские наложницы ведут именно такой образ жизни, о котором она сейчас размышляла. Таким же мог быть и ее удел. Откуда ей вдруг стали понятны желания, стремления, реакция молодой женщины, чье происхождение и положение так же далеки от ее собственного, как находящаяся за сотни световых лет планета? Уж не любовь ли европейца, уж не магия ли Парижа с его роскошью, безумствами и преступлениями, с одной стороны, и магнетизмом, очарованием и колдовством, с другой, изменили ее душу, сделали своей сообщницей. И как объяснить все это влюбленному, который способен, однако, говорить с таким пылом о своей родине? Да и хотелось ли ей этого на самом деле? Глупо да и напрасно пытаться во что бы то ни стало разобраться в чужих делах. От нее требовалось слушать, улыбаться, дарить человеку, с которого заживо содрали кожу, дружескую поддержку и участие. Ока и в своих-то чувствах не в силах разобраться, как та отъявленная кокетка из прелестной пьесы Эдмона Ростана, название которой она забыла [6].

Ужин прошел замечательно, вечер обещал быть настоящей удачей, и вдруг все смешалось, расстроилось.

Орхидея сидела спиной ко входу в ресторан и не сразу поняла, почему Каланчин внезапно замолчал, его ставшие серо-зелеными глаза уставились в одну точку, а лицо и шея медленно налились краской. У нее появилось некое предчувствие, по спине пробежал холодок. Орхидея повернулась и увидела, что в ресторан вошла Лидия д'Оврэй в сопровождении загорелого высокого стройного молодого человека, чьи узкое лицо и твердо очерченный профиль показались ей знакомыми. На Лидии было пышное платье из розового сатина, широкий пояс подчеркивал полуобнаженную грудь и плечи, на шее блестели бриллианты, в руках – веер из хорошо подобранных перьев. Что касается молодого человека, если бы не пышные черные усы, Орхидея тотчас бы узнала его... И вдруг ее словно озарило: он был удивительно похож на человека, которого она разглядывала сквозь траурную вуаль в день похорон Эдуарда. Сводный брат Этьен Бланшар собственной персоной или его двойник.

Но времени задаваться вопросами у нее не было. Григорий, совершенно забыв о ее существовании, выскочил из-за стола и бросился им навстречу. Лидия, которая как раз перебросилась парой дружеских слов с руководителем оркестра, заметила Каланчина слишком поздно. Он схватил ее за запястье и потащил к выходу. Лидия как-то по-лошадиному закричала, сидящие за столиками обернулись. Женщина начала отбиваться, испуская пронзительные крики. Спутник Лидии смело бросился ей на выручку, но ему вряд ли удалось бы совладать с князем, если бы на помощь не. подоспели обеспокоенный метрдотель, двое официантов, а затем и директор заведения.

Битва была в самом разгаре, когда в зале появился старший официант, величественно держа в двух руках над головой, как епископ свой монстранц, блюдо с уткой в апельсинах, заказанное махараджей. В результате столкновения утка полетела в одну сторону, апельсины – в другую, не причинив, впрочем, никому и ничему, кроме ковра, большого вреда, если не считать тонкого ломтика апельсина в соусе, упавшего точно посередине декольте супруги бельгийского банкира.

Негреско старался подтолкнуть нарушителей спокойствия к выходу. Орхидея, не желая оканчивать ужин в одиночестве после такого скандала, тоже поднялась из-за стола и направилась было к выходу, как вдруг сидящий за соседним столиком человек лет пятидесяти в монокле, со щеточкой усов и седой шевелюрой поторопился помочь ей отодвинуть стул, предложил руку, торопливо представившись на превосходном французском, в котором слышался легкий британский акцент:

– Лорд Шервуд, мадам! Позвольте сопровождать вас. Вы не можете одна выйти из этого заведения.

Орхидея с улыбкой кивнула и гордо прошла к выходу мимо шумной группы, центром которой была Лидия д'Оврэй. Баталию уже удалось усмирить, но разговор главных действующих лиц вовсе не напоминал дружескую беседу. Низкий голос русского и истерические визги Лидии, протесты ее спутника и укоризненные возгласы посредников сливались в мощный, раздражающий шум.

Каланчин требовал возвратить девицу как его собственность, уверял, что она без предупреждения нарушила некий моральный контракт, заключенный между ними, но при этом не забыла забрать драгоценности, которыми он ее осыпал, доказывал, что она не сможет жить со «смешным маленьким итальяшкой» и должна вернуться «под его кров».

– Месье, – возразил спутник Лидии, – во-первых, знайте, что Альфиери никогда не потерпит оскорблений от московского медведя, да еще такого жмота, который упрекает красивую женщину за несколько побрякушек...

– Побрякушки?! – покраснел Григорий от гнева. – Бриллианты моей бабушки-княгини, подаренные ей царем Александром Первым? Я сделал Лидии этот подарок, намереваясь жениться на ней.

– Но, Гри-гри, – взмолилась Лидия, – я уже сказала тебе, что не хочу выходить замуж. Я еще слишком молода.

– Двадцать три года! Как раз вовремя. Знатные девицы выходят замуж в пятнадцать-шестнадцать лет. Позже их считают за перестарков!

Публичное объявление ее возраста – на самом деле ей было девятнадцать – удвоило потоки слез несчастной Лидии и гнев графа Альфиери.

– Эй, вы! Забирайте ваши драгоценности, если так ими дорожите! У Лидии будут другие!

Он в сердцах чуть было не сорвал колье с шеи молодой женщины, та яростно сопротивлялась: она ни под каким предлогом не собиралась расставаться с драгоценными камнями, которые успела полюбить и надеялась получить вскоре и другие, а теперь этого может не случиться никогда.

– Они мои, я не хочу, чтобы у меня их отбирали!

Эти слова восхитили бывшего любовника, для которого бриллианты бабушки-княгини были теперь неразрывно связаны с Лидией.

– Голубушка! Ты пленила мое сердце. Возвращайся, у тебя будут изумруды, сапфиры...

– Ах, вот она, бескорыстная любовь! – Голос Альфиери бил полон сарказма. – Да, теперь-то видно, что она любит вас только и исключительно ради вас самого! Как же! Лидия, перестаньте вести себя, как испорченный ребенок! Вспомните, что я вам обещал и...