Марианна в огненном венке. Книга 2 - Бенцони Жюльетта. Страница 13

— Ночи любви? — вне себя закричала Марианна. — Вы смеете называть ночью любви ту пытку, которую заставили меня вынести? Язон, он пробрался в мою комнату, разбив окно. Он оглушил меня, привязал к кровати шнурами от занавесей и изнасиловал, ты слышишь?

Изнасиловал, как первую встречную в отданном на разграбление городе! Но поскольку этого ему было мало, он решил оставить неизгладимый след. Тогда… он разогрел печатку перстня, который ты видишь на его руке, и отпечатал раскаленный герб на моем теле. Вот что он называет ночью любви.

С гневным криком, сжав кулаки, Язон бросился на Чернышева, готовый ударить его, но русский живо отступил и, выхватив саблю, упер ее кончик в грудь нападавшего.

— Ну-ка успокойтесь! Возможно, я погорячился тогда и признаю, что выражение «ночь любви» неподходящее… по меньшей мере в отношении меня. Оно более применимо к мужчине, который заступил мое место… и с которым я дрался в вашем саду, моя милочка…

Марианна закрыла глаза, сгорая от стыда и отчаяния. Она чувствовала, как опутывает ее сеть полуправды, более опасная, чем худшие оскорбления. Лицо Язона стало серым. Даже его глаза, лишенные всякого выражения, потеряли, казалось, свой цвет и приняли оттенок стали.

— Чернышев! — процедил он сквозь зубы. — Вы негодяй!..

— А я не нахожу. Вы не сможете обвинить меня во лжи, мой дорогой. Потому что мне не придется далеко идти, чтобы призвать как свидетеля ее любовника. Сейчас он должен находиться примерно в дневном переходе отсюда. Он едет за Витгенштейном с корпусом маршала Виктора… Но если вы этого действительно хотите, мы закончим позже наш интересный разговор, ибо продолжительная стоянка моего отряда мешает движению идущих сзади. Я прикажу дать вам лошадей и…

— Об этом не может быть и речи! — оборвал его Язон с тревожащей холодностью. — Я не сделаю ни единого шага в компании с вами, так как у меня для этого нет никаких оснований.

Глаза русского полузакрылись, превратившись в узкие зеленые щелочки. Не переставая улыбаться, он опустил саблю.

— Вы считаете? А я вижу куда лучше: у вас нет выбора! Или вы едете со мной и мы сведем счеты на остановке, или я прикажу расстрелять вас как шпиона.

Ибо трудно поверить, что вы совершили такое длинное путешествие, только чтобы вручить мне мою самую прелестную добычу. Что касается мадам, мне достаточно одного слова, брошенного в толпу… объявить, например, кто она в действительности, чтобы ее разнесли в клочья.

Итак, выбирайте… но выбирайте быстро.

— Эй, скажите же это слово! — крикнула Марианна. — Скажите и покончим с этим, и никакая человеческая сила не заставит меня следовать за вами. Таких подлецов я еще не встречала. Пусть меня убьют! Я ненавижу вас…

— Замолчи! — грубо оборвал ее Язон. — Я уже говорил тебе, что это мужское дело. А вы знайте, что есть третий выход: мы будем драться здесь и сейчас же.

Вы слишком быстро забыли, как вы исчезли из Парижа буквально через несколько часов после вызова на дуэль, и я имею полное право считать вас трусом.

— Когда царь приказывает, я повинуюсь. Я прежде всего солдат. Я должен был уехать, и я жалел об этом, но повторяю: дуэль состоится сегодня же вечером…

— Нет! Я сказал, что сейчас же. Черт возьми, граф Чернышев, нелегко заставить вас взять шпагу в руки!

Но может, теперь!..

И быстрым движением Язон дважды ударил русского по лицу.

— Итак? — осведомился он почти любезно. — Мы будем драться?

Показалось, что графу стало дурно. Его лицо над темно-зеленым мундиром приняло восковой оттенок, ноздри сжались, он с трудом дышал.

— Да! — сказал он, не разжимая зубов. — Я только отдам приказ, чтобы убрать этот затор, и буду к вашим услугам.

Минуту спустя, под гром радостных криков, сотня продолжила свой путь. Осталось только с десяток казаков во главе с безбородым есаулом. Чернышев обернулся, без сомнения, чтобы попрощаться с попом, но тот, видимо, шокированный сильными выражениями, или же из-за странного обращения его соотечественника с чужестранкой, ушел в монастырь, закрыв за собой дверь.

Граф с ожесточением пожал плечами и пробормотал что-то сквозь зубы. Затем, обращаясь к своему сопернику:

— Идем! — бросил он. — В нескольких шагах по этой улочке есть маленькая площадь между стеной монастыря и садами. Отличное место для предстоящего занятия!

А князь Аксаков охотно позаботится о мадам, — добавил он, указывая на юного есаула, который, на мгновение утратив свой воинский гонор, любезно предложил руку ни живой ни мертвой Марианне.

— Прошу вас, сударыня, — сказал он без малейшего акцента, кланяясь с неожиданным изяществом, вызвавшим взрыв смеха у Чернышева.

— Вы можете говорить светлейшее сиятельство! Эта милая дама имеет такое право, дорогой Борис, — съязвил он.

Затем, указав на Шанкалу, по-прежнему присутствующую и по-прежнему безмолвную, он спросил:

— А это кто такая, что следует за вами, как собака на привязи?

— Горничная княгини, — сказал Язон, прежде чем Марианна успела раскрыть рот.

— Она больше похожа на бродяжку, чем на приличную камеристку, но у вас всегда были довольно странные вкусы, дорогая Марианна. Ну хорошо, я думаю, что теперь мы можем идти…

За обоими противниками следовала об руку с юным офицером Марианна, чувствовавшая, что на каждом шагу умирает, и отчаянно пытавшаяся найти средство помешать этой дуэли, которая могла вылиться только в драму, ибо, если Язону удастся спасти свою жизнь, сразив русского, кто может сказать, что сделают с ним разъяренные от потери командира казаки? В настоящий момент они окружили их со всех сторон, что, кстати, оказалось необходимым, чтобы пробиться сквозь вновь сгрудившуюся вооруженную толпу.

Но через несколько десятков метров они и в самом деле оказались на тенистой площади, такой пустой и тихой, словно уже наступила глубокая ночь. Она казалась, с ее слепыми стенами, обителью мертвой планеты, на пороге которой удивительным образом затихали шумы близкой набережной. Над золоченой решеткой парка гигантский клен распростер свои длинные ветви с ярким грузом листвы. Место было довольно ровное.

— А тут неплохо… — сказал Язон. — Я надеюсь, что вы захотите увеличить список ваших… благодеяний, дав мне оружие?

Но есаул уже отцепил от шелкового темляка свою саблю и бросил ему. Язон поймал ее на лету, вытащил из ножен и, проверив большим пальцем остроту, на мгновение поиграл сверкающим в лучах заката клинком.

Тем временем Чернышев снял плащ и мундир и бросил их одному из своих людей. Затем, после легкого колебания, стянул и тонкую батистовую рубашку. С холодной улыбкой Язон сделал то же самое со своей блузой.

По пояс обнаженные мужчины казались примерно равными по силе, но их вид подтверждал принадлежность к разным расам, настолько рыжие волосы и белый торс одного отличались от продубленного морским ветром тела другого. Затем, даже не взглянув на женщину, из-за которой собирались драться, они расположились лицом к лицу под кленом, где тень была более густой и солнце не могло помешать никому.

Чернышев, также проверив остроту сабли, с ехидной улыбкой приветствовал противника.

— Я сожалею, что не смог предложить вам другое оружие. Возможно, это не подходит?

Язон послал ему улыбку изголодавшегося волка.

— Ваша заботливость трогает меня, но не беспокойтесь, я быстро привыкну к этому оружию. Абордажная сабля гораздо тяжелей.

И, рассекая воздух клинком, он с иронией отсалютовал врагу, который, глянув на смертельно бледную молодую женщину, вцепившуюся в руку его подначального, пробормотал:

— А вы не желаете попрощаться с княгиней? Сомнительно, чтобы мы оба вышли живыми из этой схватки…

— Нет, потому что я надеюсь еще пожить. Но все-таки хочу обратиться к вам, пока мы не скрестили оружие: если я умру, вы даете честное слово, что оставите ее на свободе? Я желал бы, чтобы ее отвели поближе к французским линиям. Она сможет, без сомнения, найти там покровительство человека, с которым вы дрались той ночью в саду!