Мера любви - Бенцони Жюльетта. Страница 25

— Семья? — горько прошептала Катрин, сдерживаясь, чтобы снова не заплакать. Монсальви, ее земли, дом, все дорогие ее сердцу люди казались ей теперь потерянным раем, двери которого уже никогда перед ней не откроются. У ангела, преграждающего ей путь огненной шпагой, было бесстрастное лицо Арно.

Однако чтобы доставить удовольствие Симоне, Катрин согласилась, чтобы эта женщина осмотрела ее. У Прюданс (так звали повитуху) руки были такие же нежные, как и голос.

Результат осмотра оказался на удивление утешительным. Прюданс ловко зашила шелковой нитью разрыв. Несмотря на то, что эта операция была болезненной, Катрин перенесла ее без единого стона. Ей казалось, что страдание хоть немного искупило ее вину. Дабы избавить Катрин от внутренних повреждений, жжения, покалывания, Прюданс воспользовалась бальзамом из бараньего жира и спиртовой травяной настойки. Катрин почувствовала заметное облегчение.

— Этот бальзам меня когда-то вылечил, — объяснила она больной. — Он творит чудеса. Прикладывайте его в течение нескольких дней, и вы поправитесь.

— Вряд ли это возможно! — упрямо возразила Катрин.

— Вы увидите, время все лечит. Приближается Рождество. Это радостный праздник, Бог милосерден, он и вас Дарит. Придет день, когда вы забудете о ваших ранах или, по. крайней мере, они станут для вас несчастным случаем, тайну которого вы будете хранить.

Катрин действительно быстро поправилась, что отчасти объяснялось ее молодостью и отменным здоровьем. Но лечить душу она не хотела. По мере того как к ней возвращались силы, ей становилось все труднее жить среди людей. Особенно тягостным было для нее присутствие мужчин. Она не могла заставить себя принять Жака де Руссе потому, что он мог видеть ее распростертой, отданной на растерзание подвыпившим солдатам, словно несчастное животное в руки мяснику. Она отправила ему дружеское, полное признательности письмо, но не позволила переступать порог ее комнаты.

Лишь Готье и Беранже, освобожденные вместе с ней, да дядя Матье были ей не в тягость.

В день Святой Элуа Симона, вернувшись с мессы, объявила о своем скором отъезде во Фландрию. Она пригласила Катрин поехать вместе и провести Рождество при бургундском дворе.

— Вам будет очень грустно, моя дорогая, оставаться здесь одной, — сказала она. — Смена обстановки будет вам полезна, мы не будем ехать слишком быстро. У вас там много друзей. Нас будет сопровождать личная охрана.

Графиня держала про запас хорошую новость: Филипп приказал освободить короля из Новой башни и доставить со всеми полагающимися его рангу почестями в Лилль, где герцог будет ожидать его для обсуждения условий освобождения. Жак де Руссе поведет эскорт, к которому пригласили присоединиться и кормилицу маленького графа Карла, учитывая ненастное время и опасности пути. Катрин отказалась. По ее словам, она лучше останется в Дижоне с дядей Матье и Бертиль, отношения которых определились. В ближайшее время ожидалось их бракосочетание в Нотр-Дам. Симона обняла свою подругу, взяв с нее обещание приехать к ним в Лилль или в Брюгге «как только ей станет лучше».

Через два дня Катрин спокойно провожала длинный кортеж, увозивший короля и Симону. Долгая дорога рядом с Жаком де Руссе и Рене д'Анжу, которые оба желали ее, была бы для нее слишком суровым испытанием…

Как только кортеж исчез из виду, Катрин приказала Готье готовиться к отъезду.

Матье и Бертиль принялись возмущаться в один голос.

— Как ты можешь так поступать?! воскликнул дядюшка чуть не плача. — Ты ведь сказала, что останешся с нами до весны?

— Я солгала, — мягко ответила она. — Я прошу вас простить меня за это. Если бы я сказала Симоне, куда я собираюсь отправиться, она бы меня не отпустила…

— Ты думаешь, я тебя отпущу неизвестно куда?

— Да, вы ведь меня давно знаете и любите. Там, куда Я направляюсь, я надеюсь обрести столь желанный покой, и снова, может быть, стану сама собой. Я вас умоляю, не спрашивайте меня больше ни о чем!

Как объяснить ему странный план, возникший в ее больном воображении. Она отправится на поиски самозваной Жанны и Арно, устремившегося за авантюристкой. Речь не шла о том, чтобы вернуть супруга: это было уже невозможно после приключившегося с ней несчастья. Все, что она желала, — это увидеть своего мужа в последний раз, разоблачить авантюристку, а затем рассказать об ужасе, пережитом на мельнице, о своем унижении. Тогда, без сомнения, Арно убьет ее. Она погибнет от его сильной смуглой руки, которую так любила и ласкала, которой еще недавно восхищалась. На сей раз она поможет ей обрести долгожданный покой. Смерть от руки любимого мужчины будет тихой и светлой.

Именно об этом она думала, проезжая под черными сводами ворот Святого Николя.

— Куда мы держим путь? — спросил Беранже, который, глядя на бесконечную холодную равнину, простирающуюся вокруг, пожалел о теплом, гостеприимном доме Морелей-Совгрен.

— Прямо! — лаконично ответила Катрин.

Паж, не удовлетворенный полученным ответом, приготовился задать следующий, но Готье ударом локтя в бок заставил его замолчать. Дальше они продолжали путь в полной тишине.

С тех пор как хозяйка приказала собираться в дорогу, Готье, ничего не говоря, внимательно следил за ней. Он ни с кем не делился своими мыслями.

Внешне его госпожа ничем не отличалась от прежней Катрин, но каждый раз, как он к ней обращался, у него возникало странное впечатление, что перед ним другая женщина. Перед ним была прекрасная оболочка госпожи де Монсальви, но чувства, сокрытые под этой оболочкой, казалось, совершенно изменились.

Во время всего путешествия в Лотарингию он видел лишь спину или профиль Катрин. Беранже и Готье не скакали, как раньше, по обе стороны от хозяйки, а впереди или Мади от нее в зависимости от того, как позволяла дорога.

Она ехала теперь впереди, не оглядываясь, иногда приподнималась в седле, словно высматривала одной ей известную цель.

По мере их продвижения возрастало беспокойство Готье и печаль Беранже, который напрасно силился понять, почему прекрасная госпожа не любила больше ни его самого, ни его песни… Часто, когда поутру они трогались в путь, у юноши были красные от слез глаза. Но Катрин больше никем и ничем не интересовалась…

Через долину Мез добрались до Нового замка, где Катрин решила опросить редких прохожих. Слышали ли они что-нибудь о женщине, выдающей себя за Орлеанскую Деву? Знают ли они, где сейчас находится эта женщина?

Но она ничего не узнала. Люди качали головами, смотрели на нее со страхом, словно на безумную, некоторые крестились, быстро проходили мимо, другие пожимали плечами… Очевидно, в Лотарингии, окруженной бургундскими землями, люди боялись неприятностей, и одно упоминание о Жанне заставляло их втягивать голову в плечи.

Еще хуже обстояло дело в маленькой деревушке Домре-ми, где Жанна родилась и откуда отправилась в свой трагический путь. Деревушка казалась мертвой, похороненной под толстым снежным покрывалом. Жители не открывали дверей, опасаясь разбойников и грабителей, которые частенько добирались сюда по Мезской долине. Лишь кюре согласился впустить на ночлег путников и показать им дом семьи д'Арк, находящийся рядом с церковью.

— Но там никого нет. Отец умер. Мать и два брата живут теперь в Орлеане, на острове. Говорят, что местные жители отдали им его и платят за их содержание.

— Вы случайно не слышали о том, что Жанна якобы чудом спаслась и вернулась сюда?

Кюре, как и встречавшиеся по пути жители Нового замка, перекрестился, опустив глаза.

— Говорят столько глупостей! Мне ничего об этом неизвестно. Я ничего не видел, ничего не слышал. Никто здесь ничего не знает!

Он тоже боялся. Но чего? Кого? Верховных церковнослужителей, которые осудили Деву, признав ее колдуньей, еретичкой? Бургундских солдат, которые могли напасть на страну, если герцог узнает о воскрешении — пусть даже невероятном, — ! той, которую он так боялся? Или самой самозванки, которая побуждает доверчивых капитанов третировать своих близких…