Мастер сглаза - Жвалевский Андрей Валентинович. Страница 29

Чьё-нибудь (а именно Гариковское) самолюбие обиженно запыхтело.

— Ладно, но то, что бабки дают свободу — это уж точно!

— Вы серьёзно? А в чём свобода-то? Свобода передвижения? Да, есть у вас быстрый автомобиль, и билеты на любой авиалайнер вам достать — раз плюнуть. Но вы не можете бросить все и уехать. Или, наоборот, не идти туда, куда положено. А я могу. Свобода выбирать, например, одежду? Вряд ли вы рискнёте хотя бы раз появиться на работе в поношенном костюме или вести переговоры с солидным клиентом в шортах. И так далее. Ограничений и рамок у вас, милейший Гарри Семёнович, гораздо больше, чем у меня. Следовательно, я свободнее.

Гарик насупился, но сдаваться не собирался:

— Вас послушать, так всем нужно забраться в бочки и жить, как Диоген. Глупость какая-то!

Упоминание о Диогене подействовало на Николая Николаевича неожиданно удручающе.

— Действительно, глупость, — пробормотал он. — Возомнил себя проповедником, вещал истину! А Александра просмотрел.

— Это Македонского, что ли? — обрадовался я поводу вмешаться в беседу и собственной эрудированности.

— Македонского, — Николаич позволил себе быть слегка ироничным. — Хотя раньше его больше знали под именем Александр Великий. Вздорный старикашка Диоген тогда ещё не понимал, что историю делают никакие не народные массы. Историю творят, иногда попросту придумывают из головы одиночки, одержимые желанием. «Топоры», по-нашему.

— Как-то это вы того, — смутился я, — ненаучно…

— Ненаучно? А то, что мальчишка, царёк провинциального царства умудрился стать господином всей известной ему Вселенной — это научно? А ведь он стоял перед Диогеном — молодой, симпатичный, юноша бледный со взором горящим, мечтающий о мировом господстве. А ведь тогда ещё было не поздно…

Николай Николаевич прервал себя, и на кухне воцарилась пугающая тишина.

И разрушила её Маша:

— Николай Николаевич, теперь, когда Андрей потерял свои способности…

— Потерял? — Николаич тяжело вздохнул. — Как бы не так. Скорее нашёл. Вы у нас, Андрей Валентинович, теперь не только «отбойник», но и «топор».

— Вы что, так шутите? — с неимоверным трудом проговорил я одеревеневшими губами.

Николаич не шутил, это было ясно всем. Особенно Машке, которая без лишней истерики тихо бухнулась в обморок.

8

Первое, что сделал Николаич, когда мы отпоили Машку валерьянкой и унесли спать на диван, — попросил меня взять кубик и провести несколько опытов по усложнённой методике.

Мне плотно завязали глаза и попросили выкинуть пятёрку. Я послушно повиновался, добросовестно представив себе, как кубик останавливается пятёркой вверх. Меня попросили повторить снова. Потом ещё раз. В конце концов я сбился со счёта, у меня заболела рука, а главное, замучила неизвестность. Гарик с Николаичем, хотя и видели, что происходит, но комментировали процесс исключительно междометиями.

Когда экзекуция была завершена, с меня сняли повязку, и Гарик молча протянул исписанный листок с результатами. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять — все законы теории вероятности были посланы к чертям. Пятёрка лидировала с подавляющим преимуществом.

Потом пошли более серьёзные и навороченные тесты из числа тех, которыми меня мучили ещё год тому назад. Результаты повторялись с точностью до знака. Каким-то не совсем постижимым образом я умудрился поменять шило «отбойника» на мыло «топора».

К трём часам ночи мы были настолько вымотаны и подавлены, что молча разбрелись по местам ночлега. Гарик увёз Машку, хозяин постелил себе на кухне, а я завалился на приснопамятный диван.

Угрюмое отупение накатилось на меня. Мыслей не было. Отдельные чувства вспыхивали яркими сполохами на фоне серой внутренней сумятицы.

Самым сильным и отчётливым чувством была обида. На кой барабан мне эти ваши непрошеные «дары», от которых выть хочется? Как мне от них теперь избавиться? И зачем было душу мотать? Самое обидное в этой обиде было то, что непонятно, с кого требовать ответ. С Николаича? С жестокой судьбы? С бога, черта, духов предков, джиннов-ифритов, орков-гоблинов?

Не на кого пожаловаться, да и некому. С тем и уснул.

9

Утром я просыпался медленно и постепенно — как, собственно, и рекомендуют врачи. Момент начала пробуждения был упущен, но в некий момент я понял, что за окном уже давно и нервно чирикает синица.

Синицы уже в городе. Значит, совсем зима, в лесу холодно и одиноко. Сегодня на зорьке синица выглянула из дупла, зябко передёрнула плечами и, вздохнув, принялась упаковывать вещи. Наскоро упаковав всё необходимое, окинула хозяйским глазом летнюю квартиру…

Очень люблю я этот миг: когда, не дождавшись окончательного пробуждения, организм снова погружается в дрёму. Одна часть сознания жонглирует мыслями и образами, выстраивая их по законам сновидения, другая — с изумлением комментирует полученный бред. Словно на гребне морской волны, я то погружаюсь, то выныриваю из сладкого, иррационального мира, в котором дозволено все, и все дозволенное логично, и не вызывает удивления бесшумный полёт над ночными крышами или мгновенное перемещение во времени и пространстве.

Хороший мир, я бы в нём с удовольствием поселился насовсем.

Интересно, а в свете происшедших со мной изменений возможно такое переселение души в мир моей болезненной мечты? Я ведь теперь как Емеля. По щучьему велению. Или как золотая рыбка. Кстати, интересная закономерность — отчего это в фольклоре умение выполнять желания (читай — свойства «топора») приписывается исключительно рыбам. Надо проконсультироваться у Николаича.

Консультация, происшедшая за утренним кофе, развеяла мои умозаключения в пух и прах. Оказывается, сказки о Емеле и золотой рыбке — это просто различные варианты одного и того же народного предания. А в фольклоре полным-полно исполнителей желания нерыбьего происхождения — трое из ларца, цветик-семицветик, джинны. В конце концов, различные артефакты: кольца, зёрнышки, платки для махания.

И самое главное — все профессиональные исполнители желаний работали на клиента, в отличие от «топора», который работает только на себя. В этом месте Николаич выразительно посмотрел на меня.

— Ну я-то не такой! — поспешил откреститься я.

— Не такой, — согласно кивнул мой собеседник. — Пока не такой. Пока вы не осознали до конца, как это сладко — повелевать сущим. Исполнять собственные желания одной только силою мысли означает быть божеством. Практически всемогущим, хотя и не всеблагим.

Что-то не нравился мне сегодня Николаич. Слишком он официальный и собранный, словно замполит с похмелья.

— Ну да, всемогущим! — попытался подловить его я. — Вы же сами говорили про рамки существующей реальности.

— Говорил. Но не объяснил до конца. Рамки существуют только в мозгу «топора». Человек не может представить себе ничего, кроме того, что видел своими глазами. Все наши самые страшные кошмары и самые смелые фантазии — просто неожиданная комбинация из образов, хранимых в отдалённых уголках памяти. Впрочем, даже в существующей реальности можно наворотить такого, что потом никакие археологи не докопаются до остатков человечества. Поэтому мы и боремся с ними.

Нависла тяжёлая, душная пауза.

— С ними — это значит и со мной тоже?

Николай Николаевич Романов смотрел на меня очень долго. Глаза у него были карие и сухие, голос звучал тяжело и твёрдо.

— Если бы я с вами боролся, вы были бы уже мертвы.

Медленным, преувеличенно спокойным движением

он извлёк из внутреннего кармана пиджака пистолет Макарова, такой же тяжёлый и твёрдый, как голос Николаича. Пистолет лёг на стол между нами, сразу став логическим центром вселенной. Он манил и звал к себе. Я протянул руку к оружию и вопросительно глянул на Николая Николаевича. Тот кивнул. Я уважительно взвесил «Макарова» в руке.