Коммандос Четвертого Рейха - Эхерн Джерри. Страница 14

Когда гомик подполз к своему старшему товарищу и начал делать то, во что до самого конца не верилось Хэнку, он нервно закурил и выругался про себя.

Однако, ему пришлось признать по мере развития “представлений” что то, что так потрясло его вначале, оказалось детскими забавами по сравнению с тем, что стало твориться на сцене немного погодя. Зрители, в отличие от капитана, получали огромное наслаждение от выступления и неистово аплодировали “артистам”.

— И такое представление дают здесь каждый вечер? — спросил он у подружки.

— Да, только сегодня они выступают последний раз — клуб ненадолго закрывается. Я сейчас поведу тебя за кулисы и там ты встретишься со связным.

Он заказал еще выпить и взглянул на часы, браслет которых ему так и не починили. Четыре утра. Снова зазвучала танцевальная музыка, на площадку выскочили пары, Женевьев вопросительно взглянула на Фроста, но он отрицательно покачал головой:

— Нет, давай просто посидим, отдохнем. Для меня слишком много впечатлений за раз.

Они осушили стаканчики, и его спутница поднялась, наконец, из-за стола.

— Ладно, пойдем, Джеймс, я тебя познакомлю с кем нужно.

Он поспешил за ней, лавируя между танцующими, к “кулисам”, а попросту говоря, к потрепанной ярко-красной бархатной шторе, отгораживающей кабинки для переодевания от сцены. За ней оказался узенький коридор с несколькими дверьми: За дверью справа шла разудалая гулянка, судя по доносившимся изнутри звукам.

— Там — кордебалет, — с гордым видом объяснила Женевьев и постучалась в дверь слева, добавив голосом, полным благоговейного почтения: — Вот его гримерная.

— Антре! — услышал капитан и последовал за женщиной в комнатку.

Она показалась ему обыкновенной захламленной гримерной, типичной для какого-нибудь дешевого театра. За столиком сидел, вытирая с лица грим, тот самый грудастый блондин с плеткой.

— Виктор, это Джеймс Карлсон. А это — Виктор Либлинг, руководитель парижского отделения французской национал-социалистической рабочей партии.

Виктор Либлинг повернулся к гостю и протянул ему руку. Фрост обхватил ее своей ладонью и в этот момент понял, что попался на старую уловку, знакомую ему еще по старым ковбойским фильмам. Неожиданно сильным рывком на себя блондин в парике рванул руку Хэнка и тот, рванувшись левой к пистолету на бедре, почувствовал укол чем-то острым под лопатку. Резкая боль и жар, разлившийся по спине… Нож? — мелькнула догадка, но тут капитан обессилено опустился на колени.

— Вы слышите меня, герр Карлсон?

Он не мог произнести ни слова, а перед глазами расплывались разноцветные пятна.

— Не переживайте, вас всего лишь укололи шприцом. Мы проверили отпечатки пальцев, оставленные вами в квартире Женевьев и, по данным Сюртэ, они не принадлежат Джеймсу Карлсону. Это значит, что вы не тот, за кого себя выдаете и, следовательно, работаете либо на ЦРУ, либо на Моссад. Вы — не Карлсон.

Фрост взглянул на гротескное лицо, до половины покрытое гримом, попытался что-то произнести, но не смог пошевелить онемевшим языком в сухом рту.

— Не надо нам пытаться что-то объяснить прямо сейчас, герр как-вас-там. Мы скоро все узнаем. На верится, что так легко провалились? Так вот вам главное доказательство — мы сразу узнали, что вы не Карлсон после того, как вы поразвлекались с Женевьев. Ведь Карлсон — убежденный гомосексуалист!

Хэнк отрешенно закрыл глаз, найдя в себе все-таки силы пробормотать:

— Ни хрена себе…

Глава девятая

Фрост открыл глаз и прищурился, стараясь сообразить, где он находится. Хэнк почувствовал, что руки его связаны и, взглянув вверх, увидел, что он подвешен на толстой цепи к балке какого-то старого сельского дома. Ноги его раскачивались в футе от пола и вместе с чувством боли вернулось ощущение холода — он был полностью раздет. Капитан сумел снова поднять голову и заметил, что запястья ему сковывают не обычные современные наручники, а старинные толстые ржавые кандалы, и от них тянется к потолку цепь не менее мрачного вида. Комната была похожа на библиотеку — вдоль трех стен тянулись шкафы с книгами, а посредине четвертой гудел пламенем большой камин, обложенный грубым природным камнем.

Вдруг между шкафами Фрост различил многочисленные предметы, о существовании которых в настоящее время он и не подозревал. Он уставился на орудия пыток, чье незамысловатое страшное назначение было подсознательно понятно любому человеку. На стенах были развешаны усеянные шипами металлические ошейники с огромными стяжными болтами по бокам; колючая проволока; железные пруты; деревянные брусья, сжимающиеся, как тиски; полураскрытые маски с иголками внутри; чугунные сапоги с решеткой вместо подошв для раскаленных углей…

— Вижу, вы заинтересовались декорациями, герр Карлсон. Может, назовете свое настоящее имя, перед тем, как мы приступим к нашему вечернему представлению?

Хэнк узнал голос Либлинга и повернулся в ту сторону, откуда он раздался. Рядом с тем стояло еще несколько человек, принимавших ранее участие в шоу в диско-клубе. Женевьев, единственная женщина, тоже находилась здесь. Кожаные кресла выстроились полукругом вокруг пленника на безопасном расстоянии, чтобы он не мог достать до мучителей ногами. У тех был действительно такой вид, будто они с нетерпением ожидали начала представления.

— Как тебя зовут? — закричал Либлинг.

Фрост с безразличием посмотрел на него и негромко, но раздельно произнес:

— Пошел к черту, педик!

На того, похоже, оскорбление не произвело никакого впечатления и он более спокойно продолжил:

— Нас интересуют три вопроса, и я добьюсь ответов на них с удовольствием для себя и ужасом для тебя. Первый кто ты такой и на кого работаешь? Второй — с какой целью ты пытался проникнуть в нашу организацию и что твоя контора знает о нас? И третий — известно ли тебе, кто украл этого еврейского профессора Балсама?

Хэнк подумал, что, если бы он не висел, а стоял, то упал бы от удивления. Самый главный нацист в Париже не знает, кто похитил Балсама?

— Не хочешь отвечать сейчас — ответишь позже. Мы с тобой, с твоим телом и разумом сделаем такое, что ты будешь молить о смерти как о счастливом избавлении.

Капитан подумал, что ему не станет легче оттого, что он признается, кем он является на самом деле. Вежливость тоже не даст никаких преимуществ. Он от души выругался, упомянув о сексуальной склонности всех собравшихся, причем из его длинной тирады только два слова были печатными “идите” и “засуньте”

— Ты поплатишься за свой длинный язык! Женевьев, ты его привела к нам, ты и начинай.

Краем глаза Хэнк увидел, как та встала, оправляя юбку. Исчезла из поля зрения и появилась уже с другой стороны с опасной бритвой и кожаным ремнем в руках.

— Кто бы ты ни был, тело у тебя волосатое, а вот те шрамы на ногах совсем свежие, кожа должна быть очень чувствительной. Вот оттуда и начнем.

Она стала править бритву о ремень, и в комнате раздалось довольное кудахтанье собравшихся извращенцев. Но как только она дотронулась лезвием до нежной, до конца не зажившей кожи, и дернула им вверх, капитан перестал слышать посторонние звуки, так как сам закричал от резкой боли. Однако, сознание не уходило. Он чувствовал боль и ничего, кроме боли. Женевьев с видимым удовольствием срезала с ног не только волосы, но и полоски кожи, иногда отходя немного в сторону и любуясь проделанной работой. Потом она взяла ремень, о который правила лезвие, и стала хлестать им по обнаженным кровоточащим ранам. Процедура с поочередным применением бритвы и ремня продолжалась, казалось, целую вечность, но капитан только кричал и кричал, а спасительное забытье не приходило.

— Ладно, хватит, — остановил увлекшуюся мучительницу Либлинг и обратился к Фросту: — Достаточно накричался? Может, поговорим?

Тот был в настолько остром болевом шоке, что не нашел в себе силы ответить и только покачал головой — нет.