Дневник Анжелики Пантелеймоновны - Экслер Алекс. Страница 27

А закидонов у тетки было немало. Второй основной закидон проявлялся вечером. Каждый вечер, примерно в десять часов, тетка снова начинала со страшной силой шаркать тапками по полу и орать странную фразу: «Тима! Ту-ту! Баба ушла закрыть ставни!» Тимкой, как потом оказалось, звали теткину собачку. Почему бабка ее звала, и при чем тут «Ту-ту» – не знал никто, так как собачка тетку на процесс закрытия ставней никогда не сопровождала.

Да и суть утреннего вытаскивания банок из холодильника нам осталась непонятной до последнего дня проживания. Тетка просто вытаскивала эти стекляшки, смотрела на них мутным взглядом, после чего ставила обратно в том же порядке, в котором вытаскивала. Причем когда я сама залезла в холодильник и посмотрела, что это за соленья такие, оказалось, что банкам уже лет десять, и все соленья практически сгнили. Светка, когда мы ей об этом рассказали, предположила, что у бабки вытаскивание солений является своеобразным культовым ритуалом.

Кстати, если мы не просыпались от ритуала с холодильником, тетка уползала, что-то ворча себе под нос, а потом появлялась где-то в семь тридцать, но на этот раз она уже не миндальничала, не игралась с холодильником, а с шумом отодвигала занавески, открывала окна и ставни и напрямую заявляла, что, мол, хватит валяться! Пора и честь знать.

Впрочем, на юге рано вставать было даже приятно, потому что мы успевали до жары позавтракать и занять на пляже хорошие места. Кроме того, как только забылись треволнения автомобильной поездки на юг и процесс поиска места проживания стерся из памяти, мы перестали нервничать, стали похожи на обычных ленивых отдыхающих, и дни на юге побежали одни за другим со скоростью нашего продвижения из Москвы в Сочи.

Стандартный день выглядел так. Я просыпалась в шесть утра вместе с первым появлением тетки в нашей комнате. Вставала, умывалась, бежала на рынок, покупала что-нибудь к завтраку, после чего возвращалась и готовила всем поесть. Тетка пользоваться газовой плитой не разрешала (им газ отпускали в баллонах из расчета на душу населения), но на второй же день Петя на барахолке купил за бесценок подержанную электрическую плитку, поэтому у меня всегда была возможность вскипятить чайник и поджарить яичницу. В семь утра поднимался Петя, разбуженный теткой с ее дебильным холодильником, умывался и шел делать зарядку, которая заключалась в поднятии Светки. Ее-то никакая тетка не будила, но мы вовсе не собирались сидеть и ждать по три часа, когда принцесса соизволит подняться для завтрака. Поэтому Петя подходил к ее палатке и начинал орать, подражая тетке: «Все спять себе и спять! Ну никакой совести у людев нету! Уже день на дворе, а они все спять!» При этом к Пете присоединялась собачка Тимка, которая, заслышав знакомые звуки, подбегала к Пете и начинала лаять, показывая таким образом, что она на страже порядка, и что нечего беспокоиться. (Собачка была очень старая и видела довольно плохо, поэтому ориентировалась исключительно на голос.)

Иногда Светка от всей этой какофонии быстро просыпалась и вставала, а иногда начинала ныть, что ей и на отдыхе не дают выспаться. Тогда Петя отвязывал один из углов крыши палатки и начинал его раскачивать в разные стороны, напевая: «Море волнуется – раз! Море волнуется – два»… Из палатки при этом доносились визги Светки, у которой от подобного развлечения сразу начинала кружиться голова, вокруг прыгала собачка Тимка, продолжая лаять, Петя пел все громче и громче, пока, наконец, окончательно не сваливал палатку набок, короче говоря, не семья получалась, а сплошная идиллия, прям хоть картину пиши….

После Светкиного подъема все дружно завтракали (и собачке Тимке доставалась своя порция, потому что я не без оснований считала, что тетка ее почти не кормит). Светка торжественно объявляла Пете, что если он еще раз позволит себе разбудить ее таким образом, она лишит его всех родительских прав, Петя обещал больше так не делать, я мыла посуду, после чего мы все дружно отправлялись на пляж.

В первый же день, как водится, Петя сильно обгорел. Я ему говорила, что поначалу на солнце нельзя находиться больше получаса – ну, в крайнем случае, – часа. Однако Петя утром заявился на пляж, выпил бутылку пива, улегся и заснул. Причем до обеда он не будился никакими способами, хотя Светка даже попробовала с риском для собственной жизни плеснуть на него морской водой. Петя при этом только блаженно улыбнулся, пробормотал: «Душ Шарко», но даже не пошевелился. Ближе к полудню его удалось разбудить и отвести в кафе пообедать, где Петя тоже выпил пива, поел и заснул в тенечке. Однако там он проспал всего часа два и, несмотря на мои уговоры, пошел снова на пляж, чтобы получить, как он выразился, свою законную порцию солнца.

Вечером, разумеется, было светопреставление. Точнее, петепредставление. Он орал, как стадо раненых крокодилов, мы со Светкой носились вокруг него со сметаной, пользуя обожженные места, а в комнату периодически забегала тетка, пытаясь нас угомонить, но Петя рявкал на нее так, что даже эта старая карга вылетала из комнаты, как пробка из бутылки. Один раз на крики даже прибежала собачка Тимка, но тут тетка не выдержала и стала орать: «Не дам собаку! Собаку – не отдам!», как будто из ее собаки кто-нибудь собирался сделать мазь для Петиных ожогов. Короче говоря, было такое представление, что отдыхал и Старый цирк, и Новый цирк, и даже все экспериментальные цирки России.

Угомонились только поздно вечером. Поначалу Петя требовал, чтобы его уложили в ванну, наполненную сметаной, но поздно ночью такое количество сметаны купить было невозможно, поэтому никто даже не обратил внимания на крики тетки о том, что в единственной жестяной ванне у нее посажены цветы, и выкапывать их она не даст. Наконец, на Пете удалось найти пару живых мест, которые не обгорели, потому что именно на них он спал на пляже. Петю аккуратно на них уложили, еще раз обмазали сметаной, и страдалец, слава богу, заснул.

Тетка же настолько была потрясена этим представлением, что даже сходила куда-то на кухню, которая представляла собой отдельно стоящую пристройку, притащила оттуда бутылку вина своего приготовления, и мы все выпили по рюмочке… Вино было ужасным, но зато мы после него быстро заснули, что без некоего допинга после перенесенных волнений сделать было затруднительно.

После перенесенных ожоговых волнений Петя впал в другую крайность: он категорически отказывался выходить на солнце. Когда мы всей семьей приползали на пляж, Петя демонстративно уползал в кафе под козыречек и сидел там, попивая пиво и периодически засыпая. Первые два дня я еще не тревожилась, но где-то на третий день стало понятно, что отдых Пете на пользу не пойдет, потому что он и на юге занимается практически тем же, чем и на работе: треплется с какими-то мужиками подозрительного вида, попивает пиво и поигрывает в карты. Правда, на работе это все происходит в его жутко прокуренной прорабской, а не на свежем воздухе, как здесь, и еще ему не приходится раз в полчаса обходить свою стройку и материть там всех подряд. Однако я не без оснований предполагала, что отпуск должен проходить как-то по-другому.

На второй день я его ласково укоряла, на третий – просила и умоляла, но ничего не помогло, поэтому где-то на пятый день я решительно заявила, что если он не бросит пить пиво и не выйдет на пляж, мы со Светкой собираемся и отправляемся в Москву. Как ни странно, подействовало. Петя оторвался от своего любимого кафе и в крайне понуром состоянии вышел загорать на пляж. Однако я недооценила его решимости. Петя приобрел себе хлопчатобумажные белые штаны, которые в магазине именовались «пляжные», но в народе назывались «пижама», надел белую футболку и в таком виде лег загорать. Любые попытки снять с него эту амуницию наталкивались на дикие крики о том, что мне, вероятно, мало его жутких ожогов и что я, вероятно, решила довести его до могилы. Пришлось отстать и согласиться на то, чтобы Петя загорал так, как ему хочется. Смотрелось это, конечно, ужасно. Лежит на пляже полностью одетый мужик и загорает.