Баудолино - Эко Умберто. Страница 97

— Потребовалось немало дней, сударь Никита, чтобы понять, что такое представляли собой гипатии…

— Поскольку, полагаю, вы еще не раз виделись.

— Поскольку мы виделись ежедневно. Почти ежедневно. Я не мог жить, не видя и не слыша ее. Это, наверно, тебя не удивляет. Но что меня удивляло и исполняло беспредельной гордости, это когда я видел, что и она счастлива, видя и слушая меня. Я… я сделался в точности как дитя, дитя ищет материнскую грудь и стоит матери отлучиться, рыдает, боясь, что она не вернется никогда.

— То же самое и у собак с хозяевами. Но мне интересно побольше узнать бы о гипатиях. Поскольку, как ты, вероятно, знаешь, а может, не знаешь, Гипатия реально существовала. Не тысячи и тысячи лет тому назад, а восемь веков назад. Она жила в Александрии Египетской, империей в ту пору правил Феодосии, его сменил Аркадий. Она действительно была, судя по рассказам, великомудрой женщиной, понаторевшей в философии, математике и астрономии, так что заслушивались и мужчины. Тем временем наша пресвятая вера восторжествовала на всех территориях империи, но оставались немногочисленные строптивцы, пытавшиеся хранить учение языческих философов, к примеру, божественного Платона; не стану отрицать, что за это им как раз спасибо, они донесли до христиан то знание, которое могло бы утеряться. Да только некий величайший христианин своего времени, впоследствии причисленный к святым, Кирилл, муж многоверующий, однако же и непримирительный, усмотрел в учении Гипатии покушение на Евангелия и науськал на нее толпу невежественных, освирепелых христиан, не знавших даже, о чем она проповедовала, но полагавших ее, со слов Кирилла и остальных, обманщицей и распутницей. Наверно, ее оклеветали, хотя и точно, женщинам не след соваться в божественные разборы. В общем, ее затащили в храм, обнажили, забили, надругались над телом, истерзали черепьями от битой посуды, после этого сожгли труп. Гипатия вошла в легенды… Вроде бы она была красавицей, однако обрекла себя обетом девства. Один молодой ученик безумно влюбился в нее, тогда она показала ему ветошь с месячными кровями и сказала, что вот предмет его пылкой страсти, вовсе не красота красот… По сути, содержание ее учения неизвестно. Утеряны все письменные свидетельства, а те, кто запоминали ее уроки с голоса, или погибли, или постарались забыть все слышанное. До нас дошло только то, что приведено в писаниях святых отцов, которые ее погубили; так вот скажу тебе честно, как историк и дееписатель: не стоит сильно доверять высказываниям, которые губители вкладывают в уста своих жертв.

Они встречались и беседовали. Гипатия говорила, Баудолино жаждал, чтобы ее ученость была безбрежна и речь продолжалась без конца. Она отвечала на всевозможные вопросы с отважным чистосердечием, без краски, и для нее не существовало никаких лицемерных запретов. Все было отчетливо и открыто.

Баудолино в конце концов посмел спросить, каким же образом порода гипатий продолжается в течение стольких веков. Она отвечала, что в каждую пору года, когда приходит время, Матерь решает, кому надлежит произвести потомство, и направляет избранниц к производителям. Гипатия сама нетвердо знала, кто они, и, разумеется, их не видела никогда. Но и гипатий, проходившие через обряд, тоже не видели производителей. Гипатии являлись на определенное место ночью и принимали опьяняющее и дурманящее зелье, их оплодотворяли и они возвращались обратно в товарищество, а потом те, кому приводилось зачать, пользовались заботами товарок вплоть до дня родов. Если чадо их утробы оказывалось мужского пола, плод передавали производителям, чтобы те воспитывали его в своем духе. Женское потомство оставалось в товариществе: из них выращивались гипатии.

— Совокупление плоти, — говорила Гипатия, — присущее животным тварям, не одаренным душой, может только усугубить ошибку творения. Мы, гипатии, направляемые к производителям, соглашаемся на подобное унижение только чтоб продолжилось наше существование: мы призваны избавить мир от этой ошибки. Те, кто оплодотворялся, ничего не запоминают из опыта, который, не допускайся он исключительно в духе самопожертвования, мог бы нарушить нашу апатию…

— Что есть апатия?

— Состояние, в котором все гипатии пребывают и счастливы пребывать.

— А почему творение — ошибка?

— А как же, Баудолино, — отвечала она с искренним изумлением, — неужто тебе кажется, что мир совершенен? Сам погляди, вот цветок, до чего нежен у него стебель, как хороша эта дырчатая завязь в сердцевине, посмотри, какие у него равномерные лепестки, немного выгнутые, чтоб захватывать влагу утренних рос и содержать, как в чашке… посмотри на удовольствие, которое цветок доставляет вон тому мотыльку, пьющему лимфу… Разве он не хорош?

— Ну вот именно, что хорош. Так что, разве плохо, что он хорош? Разве это не божие чудо?

— Баудолино, завтра утром этот цветок умрет, а послезавтра сделается гнилью. Иди со мной. — Она повела его под деревья и показала красношляпый с пламенно-желтыми прожилками гриб. — Хорош?

— Да, конечно.

— Он отрава. Кто отведает, погибнет. Ты считаешь совершенным такое творение, в котором затаивается гибель? Знаешь, однажды так и я умру и тоже стать бы мне гнилью, если бы не обет спасать Бога.

— Спасать Бога? Помоги понять…

— Ты, я надеюсь, не христианин, Баудолино, как пндапетцимские монстры? Христиане, убившие Гипатию, верили в жестокое божество, сотворившее мир, а вместе с миром смерть, страдание и, что еще хуже физического страдания, мучения души. Сотворенные существа способны ненавидеть, убивать и изводить себе подобных. Я надеюсь, ты не думаешь, что правый Бог мог обречь своих сынов на такое ничтожество…

— Но так поступают неправедные люди, и Бог карает их, а хороших он милует.

— Но тогда зачем Богу было создавать нас и подвергать риску проклятия?

— Потому что высшее благо свобода совершать добро или зло, и чтоб даровать своим сынам это благо, Бог допустил некоторых скверно употреблять его.

— Почему ты считаешь, что свобода есть благо?

— Потому что лишась ее, будучи окована, без возможности делать что тебе хочется, ты страдаешь, это значит, что отсутствие свободы есть зло.

— Можешь ли ты вывернуть голову так, чтоб глядеть назад, нет, полностью, задом наперед? Можешь ли ты войти в озеро и просидеть под водой до вечера, весь с головой, ни разу ее не высунув?

— Нет, ибо если я выверну задом наперед голову, я сверну себе шею, а если останусь под водой, вода не позволит мне дышать. Бог создал эти ограничения, тем препятствуя, чтоб я не причинил себе зла.

— Значит, ты согласен, что он отнял некоторые свободы для твоего же блага?

— Отнял, чтобы я не страдал.

— А зачем же он предоставляет свободу выбора между добром и злом, так, что ты рискуешь обрести страдание вечное?

— Бог предоставил свободу, думая, что мы используем ее во благо. Но воспротивились ангелы, отчего в мир проникло зло, и змей искусил Еву, отчего мы все страдаем из-за первородного греха. Это не вина Бога.

— Кто же создал воспротивившихся ангелов и змея?

— Бог, конечно же, но до того как они воспротивились, они были хорошими, какими он их и создал.

— Значит, зло сотворили не они?

— Нет, они его совершили, но зло существовало и прежде, как возможность противления Богу.

— Значит, зло сотворено Богом?

— Гипатия, ты умна, ты чувствительна, проницательна. Ты умеешь вести disputatio значительно лучше меня, хотя я обучался в Париже, но пожалуйста, не говори мне ничего такого о Господе, Он не может вожделеть зла!

— Ну конечно, нет, Бог, который вожделеет зла, был бы противоположностью Бога.

— Значит?..

— Значит, Бог это зло обнаружил при себе, не желая, в виде темной части самого себя.

— Да ведь Бог совершеннейшее существо!

— Разумеется, Баудолино, Бог есть наисовершенное из существующего, только знал бы ты, до чего затруднительно быть совершенным! Теперь, Баудолино, я объясню тебе, что есть Бог, вернее, что не есть Бог.