Столетнее проклятие - Эйби Шэна. Страница 3
— А мне говорили, что она после того набега совершенно спятила! И даже не может вспомнить, что произошло в тот день, когда пикты напали на замок Трэли и всех перебили! Она до сих привержена вульгарным привычкам воспитавших ее Кинкардинов и…
— Нет-нет, я слыхала, что она сошла с ума после того, как у нее на глазах пикты убили ее отца и няньку!
— Вот прелестно! А мне, между прочим, рассказывали, что леди Мэрибел спит и видит, как бы выдать ее не за Кинкардина, а за какого-нибудь английского лорда! Как будто наши мужчины захотят взять в жены шлюху, которая одним своим видом оскорбляет английскую добропорядочность!
— Да-да, вот именно — оскорбляет…
Авалон опустила голову, притворяясь, что ничего не слышала. Кто еще в этой зале мог расслышать злобное шипение светских кумушек? Боже, хорошо бы никто, кроме нее, кроме притаившейся в ее сознании химеры! Будь их голоса хоть чуточку громче — и ее позор стал бы всеобщим достоянием.
Какая-то женщина наткнулась на Авалон, визгливо рассмеялась и, извинившись, удалилась рука об руку со своим спутником. Пахнуло таким густым и приторным ароматом духов, что у Авалон мгновенно заломило виски.
Сплетницы, стоявшие тесным кружком, сверлили ее откровенно враждебными взглядами. К ним присоединились несколько мужчин — они наклонялись к дамам, жадно ловя каждое злобное слово. Авалон могла бы еще подумать, что разговор идет не о ней, но, когда кое-кто из теплой компании, глядя прямо на нее, разразился хохотом, все стало ясно.
— Даже этот дикарь Кинкардин не желает с ней связываться…
Ах, этот дикарь Кинкардин!.. Авалон отпила глоток меда и, глядя в пустоту, усмехнулась, сохраняя при этом мрачное выражение лица.
Проклятое обручение отняло у нее свободу, сделало ее жизнь залогом честолюбивых устремлений королей, баронов и лэрдов. Авалон была обручена с той самой минуты, когда появилась на свет; всю жизнь обручение преследовало ее, точно призрак, раз и навсегда определив ее судьбу. А потому было вполне естественно, что она всеми силами стремилась разорвать сковавшие ее цепи.
Авалон никогда и никому не говорила о том, каким она видит свое будущее; у нее и желания такого не возникало. Словно волшебную тайну, хранила она свои мечты, страшась проронить хоть слово — вдруг да не сбудутся?
В зале становилось все жарче — слишком много народу, одни плясали, другие даже пели — выпитое вино и мед многим развязали языки. Еще одна пара прошла слишком близко от Авалон. Они толкнули ее так сильно, что едва не расплескались остатки меда. На сей раз никто даже не извинился.
Ну, с нее довольно! Авалон отдала недопитый кубок слуге и мимо часовых проскользнула в вестибюль, где еще чувствовалась ночная прохлада. Здесь было уже не так многолюдно, больше оставалось незанятых скамей и кресел.
Авалон устроилась на мягкой, обитой бархатом скамье, стоявшей у сводчатого окна. Окно было открыто, и ночной ветерок приятно овевал лицо Авалон, играл ее волосами. Гнев ее скоро остыл, сменившись всегдашним отрешенным спокойствием. Авалон огляделась — вокруг никого, лишь тени таятся в темных углах — и, откинув голову, прикрыла глаза.
— Откуда ты узнала?
Николас Латимер наклонился, глядя в лицо Авалон. Он сел рядом с ней на скамью и схватил Авалон за руки. Она чувствовала его жаркое тяжелое дыхание.
— Говори — откуда ты знаешь о кошмарах! — потребовал он.
Авалон глянула по сторонам — в этой части вестибюля было безлюдно, и никто не мог прийти к ней на помощь. Она отодвинулась на самый край скамьи и резко выдернула руки из цепких влажных пальцев Латимера.
— Это же очевидно, — отрывисто бросила она. — Оставь меня в покое. — И Авалон вскочила, намереваясь уйти.
Парочка, ворковавшая в дальнем конце вестибюля, заметила неладное; и дама, и ее кавалер разом уставились на Авалон. Латимер метнулся за ней, нагнал и бесцеремонно преградил ей путь. Теперь Авалон не могла уйти, не устроив громкого скандала. Не желая огорчать Мэрибел, она стиснула зубы и остановилась.
— Ты ведьма! — в голосе Латимера смешались ненависть и страх. — Ведьма! Ты явилась сюда и заколдовала меня. Твои глаза, волосы, вся твоя красота — это все чары! Ты искушаешь честных людей своим колдовским обликом, ты мучаешь меня, внушаешь мне грязные мысли, преследуешь меня ночами…
— Дурак! — разозлившись, отрезала Авалон.
Парочка в дальнем углу навострила уши; к ним присоединились еще двое.
— Ты скорей возляжешь с дьяволом, чем со мной, так ведь? Ты мечтаешь, что Маркус Кинкардин вернется из Святой Земли и возьмет тебя на свое ложе! Только что-то он долго не возвращается. К чему тебе ждать шотландского варвара, если есть я?
Латимер стоял чересчур близко, и в глазах его горел опасный огонек безумия.
— Возляг со мной, — вновь услышала Авалон его хриплый шепот.
«Загляни в него, — искушала химера, — загляни…»
И Авалон помимо воли на миг заглянула в сознание Латимера. Случилось именно то, чего она всегда боялась, — чужие чувства потоком хлынули в нее, понесли, закружили. Трижды проклятая химера, овладев ее волей, распахнула запретные врата…
«Загляни!»
Темное, жаркое желание, страх, и снова — желание. Стыд. Авалон тщетно пыталась заслониться от образов, которые кипели в распаленном мозгу Латимера. Нагая женщина, с ней мужчина, постыдное, запретное… и эта женщина — она, Авалон, а мужчина — Латимер… а потом к этим образам примешалось нечто иное, манящее, пугающее, мрачное — дым, плоть, пища, горечь, и снова — жгучий стыд оттого, что он не в силах отказаться от этого…
«Губы, тьма, плоть — похоть — жажда — ведьма — страх — похоть — тьма…»
Вместе с Латимером Авалон вынырнула из опасной бездны. Голова у нее кружилась. Не подозревая о том, что произошло, Латимер потянулся к ней — и тут случилось неожиданное.
Авалон перехватила его руку, уперлась большим пальцем в мякоть ладони и резко вывернула ее назад.
Одновременно она шагнула вперед, укрыв плененную руку в складках платья, и другой рукой сжала локоть мужчины — да так, что он не мог и шевельнуть рукой. Все это произошло почти мгновенно. Авалон многому научилась за те годы, что ее считали мертвой.
Она чарующе улыбнулась, словно Латимер только что шепнул ей галантное словцо, отчего они и оказались так близко, едва ли не в объятьях друг друга.
Застигнутый врасплох, Латимер широко раскрыл глаза от боли. Авалон не выпускала его руку, но и не усиливала нажим — просто давала понять, что он в ее власти.
В дальнем углу зашептались непрошеные зрители, повторяя ее имя.
— Слушай меня внимательно, — процедила Авалон, понижая голос до едва уловимого шепота. — Понять, что ты не спишь по ночам, очень просто. Если я еще раз услышу, что ты называешь меня ведьмой, — тебе, милорд, будет очень, очень плохо. Подумай сам, разве колдовская сила держит сейчас твою руку? Ни когда не забывай, как я умею защищаться. Ты меня понял, милорд?
Латимер лихорадочно огляделся и скрежетнул зубами.
— Понял, — прошипел он.
— Прекрасно. За такое благоразумие я, лорд Латимер, окажу тебе услугу. Я, видишь ли, слыхала, что ты пристрастился поедать некие необыкновенные грибы, что тебя приохотили к этому делу твои друзья. Я тебе не друг, Николас, но и они — тоже. И я не желаю тебе зла. Все твои дурные сны и бессонные ночи — порождение этих грибов. Забудь о них — забудешь и о кошмарах.
С этими словами Авалон выпустила его руку. Ла-тимер отпрянул, потирая запястье.
— Я не желаю тебе зла, — повторила Авалон.
Он повернулся и быстро пошел прочь от нее, прямо к тем, кто, изнывая от любопытства, жадно ловил все подробности. За это время собралась небольшая толпа, которая тотчас плотно окружила Латимера, сомкнулась вокруг него, желая насладиться рождением нового скандала.
И Авалон с обреченной ясностью поняла, что теперь беды не миновать.