Император - Эберс Георг Мориц. Страница 77

Антиной уже не застал ваятеля в мастерской.

Желание поговорить с матерью привело Поллукса в домик привратника, и теперь он стоял перед нею и, оживленно размахивая длинными руками, рассказывал ей откровенно все, что пережил в прошлую ночь.

Его рассказ звучал словно ликующая песня, и, когда он заговорил о том, как праздничная процессия увлекла его вместе с Арсиноей, Дорида вскочила со стула, захлопала своими маленькими пухлыми руками и вскричала:

– Вот это веселье, вот это радость! Так и я летала тридцать лет тому назад с твоим отцом.

– Не только тридцать лет тому назад, – заметил Поллукс. – Я еще совсем хорошо помню, как ты однажды во время больших дионисии 104 , охваченная могуществом бога, со шкурой косули на плече мчалась по улице.

– Это было хорошо, это было прекрасно! – вскричала Дорида с блестящими глазами. – Но тридцать лет тому назад это было еще иначе. Я уже однажды рассказывала тебе, как я тогда с нашей служанкой пошла на Канопскую улицу, чтобы посмотреть большую праздничную процессию из дома тетки Архидики. Мне было нелегко идти, так как мы жили у театра. Мой отец был театральным смотрителем, а твой принадлежал к числу главных певцов хора. Мы спешили, но разный сброд задерживал нас, а пьяные парни лезли и заигрывали со мною.

– Да ведь ты и была красива, как розанчик, – прервал ее сын.

– Как розанчик, но не как твоя великолепная роза, – отвечала старуха. – Во всяком случае, я была настолько красива, что переодетые парни, фавны и сатиры и даже лицемеры-киники в разорванных плащах считали нужным смотреть мне вслед и получать удары по пальцам, когда пытались потащить меня с собой или украдкой поцеловать. Я не заглядывалась на красавцев, потому что Эвфорион уже успел околдовать меня своими пламенными взглядами – не словами, так как меня держали строго и ему никогда не удавалось поговорить со мною. Дойдя до угла Канопской и Купеческой улиц, мы не могли идти дальше, потому что там столпилась масса народа и с воем и ревом смотрела на бесновавшихся клодонских женщин, которые вместе с другими менадами в священном исступлении разрывали козла зубами. Меня приводило в ужас это зрелище, но я все-таки была принуждена смотреть и кричала и испускала радостные восклицания подобно другим. Моя служанка, к которой я прижалась в страхе, была тоже охвачена бешенством и потащила меня в середину круга вплотную к кровавой жертве. Тогда на нас бросились две исступленные женщины, и я почувствовала, как одна из них обхватила меня и старается повалить. Это было страшное мгновение, но я храбро защищалась и стояла еще на ногах, когда твой отец кинулся ко мне, освободил меня и увлек с собою. Это было похоже на один из тех блаженных снов, во время которых мы должны сжимать свое сердце обеими руками, чтобы оно не разорвалось от восторга или не улетело к небу и прямо на само солнце. Я пришла домой поздно вечером, а в следующую неделю сделалась женою Эвфориона.

– Мы проделали все по вашему примеру, – вскричал Поллукс, – и если Арсиноя окажется такою же, как моя старушка, то я буду доволен.

– Весел и счастлив, – прибавила Дорида. – Будь здоров, отгоняй печаль и заботу, исполняй свои обязанности в будничные дни, а в праздничные весело напивайся в честь Диониса. Тогда все пойдет к лучшему. Кто делает то, что он в состоянии сделать, и наслаждается, сколько может, тот пользуется жизнью вполне и тому нет причины раскаиваться в последние часы. Что прошло, то прошло, и когда Атропос 105 перережет нить нашей жизни, то на наше место придут другие и радость начнется снова. Да благословят их боги!

– Именно так! – вскричал Поллукс, обнимая мать. – И не правда ли, что вдвоем рука работает легче и человек вкушает радость существования лучше, чем в одиночестве?

– Это я и хочу сказать; и ты выбрал себе подходящую спутницу жизни! – вскричала старуха. – Ты ваятель и привык к простоте. Ты не нуждаешься в богатой жене. Тебе нужна только красавица, которая радовала бы тебя ежедневно, и ты нашел ее.

– Нет ни одной прекраснее ее, – прервал ее Поллукс.

– Нет, разумеется, нет, – сказала Дорида. – Сперва я остановила свое внимание на Селене. Она тоже недурна и образцовая девушка. Но затем подросла Арсиноя, и каждый раз, когда она проходила мимо, я думала про себя: «Она растет для моего мальчика». А теперь, когда она твоя, мне кажется, что как будто я сделалась такой же молодой, как твоя милая. Мое старое сердце прыгает так весело, словно его щекочут эроты своими крылышками и розовыми пальчиками. Если бы мои ноги не так отяжелели от вечного стояния у очага и у кадки с бельем, то, право, я подхватила бы Эвфориона под руку и помчалась бы с ним по улице.

– Где отец?

– Вышел. Он поет.

– Утром? Где же это?

– Тут есть одна секта, которая сегодня празднует свои мистерии. Эти люди платят хорошо, и он должен бормотать печальные песни за занавесом – какая-то чепуха, в которой он не понимает ни полслова, а я и того меньше.

– Жаль! Я желал бы поговорить с ним.

– Он вернется поздно.

– Но с этим можно еще повременить.

– Тем лучше; не то я могла бы передать ему.

– Твой совет стоит его совета. Я хочу отойти от Папия и встать на собственные ноги.

– Это хорошо. Римский архитектор говорил мне вчера, что тебе предстоит великая будущность.

– Я беспокоюсь только о бедной сестре и малютках. Так вот, если у меня в первые месяцы дела будут плохи…

– Так мы протянем эти месяцы сообща. Тебе уже пора самому пожинать то, что ты сеешь.

– Да, и пора не только ради меня, но также и ради Арсинои. Ах, если бы только Керавн…

– Да, с ним еще будет борьба.

– И жестокая, жестокая, – вздохнул Поллукс. – Мысль об этом старике смущает мое счастье.

– Глупости! – вскричала Дорида. – Только не предавайся бесполезным опасениям. Они почти так же гибельны, как терзающее сердце раскаяние. Найми себе собственную мастерскую, создай с радостным сердцем что-нибудь великое, что изумило бы мир, и я бьюсь об заклад, что старый желчный шут еще пожалеет, что разбил ничего не стоящую первую работу знаменитого Поллукса и не сохранил ее в своем шкафу с редкостями. Вообрази себе, что его вовсе нет на свете, и наслаждайся своим счастьем.