Серапис - Эберс Георг Мориц. Страница 8

— Слава богам! — воскликнул Порфирий при его появлении. Пришедший между тем сбросил с головы капюшон своего плаща и развязал большой платок, который был намотан у него вокруг шеи, чтобы скрыть длинную седую бороду.

— Вот и я! — сказал он, глубоко переводя дух. — Цинегий приехал в Александрию; дела принимают серьезный оборот, друзья мои!

— А ты был в Мусейоне? — спросил хозяин.

— Конечно, и нашел всех в сборе. Славные юноши! Они преданы нам и готовы защищать богов. Оружия у нас припасено достаточно. Евреи 17 не вступятся, и потому Ония хочет действовать решительно; что же касается монахов и имперских когорт, то мы, наверное, с ними справимся!

— Да, если боги помогут нам сегодня и завтра, — задумчиво возразил Порфирий.

— Наш успех несомненен, если простой народ в деревнях и селах исполнит свою обязанность! — с воодушевлением воскликнул пришедший. — Кто этот незнакомец? — прибавил он, указывая на Карниса.

— Регент певцов, виденных тобой вчера, — отвечала Горго.

— Карнис, сын Гиеро, из Тавромения 18, — сказал старик, почтительно кланяясь гостю Порфирия. Величественная осанка и прекрасная голова этого человека необыкновенно понравились ему.

— Карнис из Тавромения! — радостно воскликнул тот. — Клянусь Геркулесом, изумительная встреча! Твою руку, твою руку сюда, старый приятель! А сколько лет тому назад распили мы с тобой последнюю кружку вина у старика Гиппиуса? Долгая жизнь убелила нас сединою, однако мы оба еще бодры и крепки. Ну, сын Гиеро, отгадай-ка, кто говорит с тобой?

— Ты Олимпий, великий Олимпий! — воскликнул Карнис, радостно пожимая протянутую ему руку. — Пускай все боги благословят это счастливое утро!

— Все боги! Прекрасно сказано! — заметил философ. — Значит, ты также не изменил старине?

— Мир хорош только тогда, когда им правят древние божества! — воскликнул певец в радостном волнении.

— Потому-то мы и хотим, чтобы все осталось по-старому, — с жаром прибавил его собеседник. — У нас теперь настали тяжелые времена. Мы бросили пустые споры и не ломаем больше голову над вопросом: умирает ли человек в последний момент жизни, или в первый момент смерти, как будто от решения подобной проблемы зависит человеческое счастье. Теперь дело идет о том, победят ли старые боги, будем ли мы по-прежнему наслаждаться мирскими благами под их охраной, или склоним голову перед распятым Христом и его учением; здесь идет борьба за высшие блага человечества…

— Мне говорили, — перебил его Карнис, — что ты храбро защищал храм великого Сераписа. Противники наших богов хотели коснуться его святилища, но ты со своими учениками заставил их отступить. Некоторым из вас удалось избегнуть кары.

— Но мне враги показали, во сколько ценят мою голову, — со смехом перебил Олимпий. — Эвагрий обещал за нее три таланта. На эти деньги нетрудно купить целый дом и, при скромных потребностях, можно жить одними процентами с такого капитала. Ты видишь, что меня не считают ничтожеством. Благородный Порфирий дал мне у себя приют. Мне нужно переговорить с тобой, старый друг, — добавил он, обращаясь к хозяину, — а ты, прелестная Горго, не теряй из виду предстоящий праздник Исиды. Его необходимо устроить особенно блестяще по случаю приезда Цинегия. Пусть он передаст императору, пославшему его сюда, что александрийцы по-прежнему чтят своих богов. Где та девушка с большими глазами, которую я видел здесь вчера.

— В саду, — отвечала Горго.

— Она будет петь у подножия катафалка! — воскликнул философ. — Это непременно необходимо устроить.

— Если только христианка послушается нас, — озабоченно возразил Карнис.

— Она непременно должна послушаться, — убежденно подтвердил Олимпий. — Что бы сказали об искусстве риторики и логики в Александрии, если бы старому диспутанту не удалось убедить молоденькую девушку в ошибочности ее взглядов? Предоставьте мне уговорить ее. До свидания, благородные женщины! С тобой, друг Карнис, я надеюсь побеседовать после. Как могло случиться, что ты, не раз снабжавший нас в былые годы отцовскими солидами, стал содержателем труппы странствующих певцов? Мне нужно расспросить тебя о многом, дружище, но теперь я должен потолковать наедине с нашим хозяином. Пойдем со мной, Порфирий.

Во время этого разговора Агния поджидала возвращения Герзы в колоннаде, примыкавшей к дому со стороны сада. Она любила оставаться в одиночестве, и сейчас с удовольствием отдыхала на мягкой скамье под украшенным позолотой и живописью навесом сквозной галереи. По обеим сторонам галереи рос густой кустарник, усыпанный лиловыми цветами. Его зеленые ветви прикрывали Агнию своей тенью. Она жадно вдыхала аромат прелестных незнакомых ей цветов, освежая себя фруктами, принесенными сюда самой Горго.

Все, что девушка встретила в этом гостеприимном доме, приводило ее в восхищение. Агнии казалось, что она никогда до сих пор не пробовала таких сочных персиков, такого крупного винограда, свежих миндальных орехов и вкусного печенья. В купах зелени, в саду и на лужайках между дорожками не было оставлено ни одного сухого листка, ни одной сорной травинки. Здесь наливались бутоны на ветвях старого дерева, там длинные ряды кустов были усыпаны белыми, голубыми, красными и ярко-желтыми цветами; золотые плоды мелькали между темно-зеленой блестящей листвой лимонных и апельсиновых деревьев. В пруду неподалеку от Агнии плавали черные лебеди, издававшие изредка свои жалобные крики. Веселое пение птиц сливалось с плеском фонтана, и мраморные статуи, несмотря на свою неподвижность, казалось, тоже наслаждались свежим утренним воздухом, мелодичными голосами птиц и жужжанием насекомых.

Да, здесь было хорошо, и Агния с невольной улыбкой вспомнила жесткие корабельные сухари, лакомясь душистым персиком. Если бы она могла, как прекрасная Горго, из года в год, изо дня в день беспечно наслаждаться всеми этими чудесными вещами! Роскошный сад богача Порфирия напоминал собой Эдем, жилище первых людей, где цвела вечно юная весна. Здесь не было места страданию, слезам, жгучему раскаянию, которое терзает человеческую душу. Если бы здесь умереть!.. Но неожиданно Агния перестала любоваться окружающим; новый поток мыслей увлек ее в другую сторону. Она была еще так молода, но освоилась со смертью, как с земным существованием. Учителя христианской церкви всегда утешали ее обещанием радостей загробной жизни, когда она жаловалась на свое беспомощное положение и неволю. Надежда на эту награду поддерживала девушку среди житейской борьбы; возвышенная религия христианства давала много пищи ее впечатлительной душе, жаждавшей поклонения чистым идеалам. Теперь Агния подумала, что умереть среди такого изобилия и роскоши должно быть очень тяжело, тогда как жить в этом земном раю не значило ли преждевременно наслаждаться блаженством, которое следовало прежде заслужить ценой самоотречения в настоящей жизни? В селениях небесных, среди бесплотных ангелов, перед лицом Господа должно быть в тысячу раз лучше, чем здесь.

Облако грусти омрачило прекрасное лицо задумчивой девушки. Находясь среди подобной роскоши, она не принадлежала больше к «трудящимся и обремененным», которым Христос обещал Небесное Царствие; здесь перед ней открывался путь погибели, потому что богачам не было спасения в загробной жизни.

Со стесненным сердцем отодвинула Агния от себя душистые фрукты и закрыла глаза, чтобы не видеть того земного, проходящего великолепия и греховной языческой прелести, которыми она любовалась за минуту перед этим.

Девушка хотела оставаться убогой на земле, в надежде свидания за гробом со своими умершими благочестивыми родителями.

Она твердо верила, что ее отец и мать пребывают теперь на небе, и ей часто приходило на ум просить у Бога смерти, чтобы поскорее соединиться с ними. Но Агнии было еще рано умирать, потому что малютка-брат нуждался в ее попечении. Доброе семейство Карниса, правда, заботилось о мальчике, но, к несчастью, они были язычники, враги веры Христовой: влияние подобной среды грозило гибелью невинной младенческой душе маленького Папиаса.