Жена бургомистра - Эберс Георг Мориц. Страница 35

XVII

В помещении большой караульной, которая была устроена подле замка во время снятой два месяца тому назад осады, сидели после захода солнца группами солдаты и добровольцы, болтая за кружками пива и развлекаясь карточной игрой при скудном свете сальных свечей.

Комната, где сидел за столом офицер, была освещена несколько лучше. Вильгельм, который, следуя совету своего друга, явился в мундире прапорщика городской милиции, уселся, как только часы на башне пробили десять, за пустой стол. В ту минуту, когда он приказывал слуге принести себе кружку пива, показался капитан Аллертсон с юнкером фон Вармондом, который участвовал в совете, собравшемся у ван дер Верффа, и который два года тому назад при взятии Брилля заслужил за храбрость капитанский шарф. Когда этот потомок одного из знатнейших дворянских родов Голландии, а со стороны матери происходивший из рода Эгмонтов, вошел в комнату, он высвободил свою руку в длинной фехтовальной перчатке из-под руки капитана и сказал, прервав музыканта, отдававшего приказание слуге:

— Подожди, человек! Бочонок с желтым вюрцбургским не должен оставаться полным. Сегодня вечером мы доберемся до дна. Как вы полагаете, господин капитан?

— Это облегчит бочонок, а нам не прибавит особенной тяжести, — согласился Аллертсон. — Добрый вечер, господин Вильгельм, пунктуальность украшает солдата. Люди начинают понимать, к чему это приводит. Я их так распределил, что они могут следить за всеми изменениями флюгера. Через каждый час я их сменяю и в то же время и сам посматриваю направо. Это славный напиток, юнкер! Честь тому человеку, который переплавляет добро в такую жидкость! Первый тост за принца!

Трое мужчин чокнулись бокалами, выпили и снова чокнулись за свободу Голландии и за процветание славного города Лейдена. При этом беседа приняла веселый оборот, но и долг не был забыт; через полчаса капитан поднялся, чтобы самому посмотреть вдаль и усилить бдительность караула.

Когда он снова вернулся в комнату, юнкер и Вильгельм в пылу разговора не сразу заметили его возвращение. Музыкант рассказывал об Италии, и Аллертсон слышал, как он воскликнул с величайшей живостью:

— Кто хоть раз видел ее, тот никогда не забудет, и когда я сижу со своими голубями у себя наверху, мои мысли нередко уносятся, как птицы, и я перестаю видеть нашу широкую однообразную равнину и наше серое облачное небо!

— Ого, мейстер Вильгельм! — прервал его капитан, бросаясь в кресло и вытягивая свои длинные ноги. — Ого, теперь я обнаружил и ваш пункт помешательства! Италия, Италия и Италия! Я тоже знаю эту страну; я был в Бресчии и разыскивал там клинки из хорошей стали для принца и других сеньоров. Затем я переправился через суровые Апеннины и проехал во Флоренцию с целью найти какое-нибудь добротное оружие. Из Ливорно я морем перебрался в Геную, где скупал чеканное золото и серебро для перевязей и ножен шпаг. Работать эти загорелые негодяи умеют; что правда, то правда. Но страна, страна! Роланд, мой предшественник… как это разумный человек мог предпочесть ее нашей, пусть уж это понимает кто-нибудь другой, а я этого понять не могу!

— Голландия — наша мать, — прервал его юнкер. — Как хорошие сыновья, мы считаем ее лучшей женщиной в мире, но мы не должны стыдиться того, что есть на земле женщины красивее ее!

— Так и вы тянете ту же песню?! — вскричал учитель фехтования, с гневом ставя на стол свой бокал. — Да разве вы когда-нибудь переезжали через Альпы?

— Нет, господин капитан, но все-таки…

— Но все-таки вы верите пачкотне живописцев, которых ослепляет немного синевы на море и на небе, или господам музыкантам, которые от нежного голоса и трогательных птичек на своей вышке теряют всякую способность к соображению; но вы сделаете хорошо, если хоть раз выслушаете непредвзятого человека.

— Говорите, пожалуйста, капитан!

— Ладно. И кто меня уличит хоть в одном слове неправды, тому я буду платить по счету до самого Страшного суда. Я начинаю историю с Адама. Итак, прежде всего об ужасных Альпийских горах. Там только и есть, что бесплодные, пустынные скалы, холодный снег и холодные, как лед, бурные потоки, по которым не проехать ни одному челноку. Вместо того чтобы орошать луга, омут выбрасывает на берег камни. Затем переходим на равнину, на которой, правда, кое-что уже растет. Я был там в июне, и меня очень забавляли крошечные участки поля, на которых стоят маленькие деревца, служащие опорой для винограда. Это недурно, но жара, юнкер, жара портит всякое удовольствие. А какая грязь в харчевнях, какие насекомые, и какие рассказы ходят о других разбойниках, уже двуногих, тех, кто в темноте проливают из-за презренного золота кровь честных христиан. Если у тебя пересохнет в горле, ты найдешь совершенно горячее вино — и ни одного глотка холодного пива. А пыль, господа, эта отвратительная пыль! Что касается стали Бресчии, то ей мое почтение! Но в гостинице у меня украли перо со шляпы, а хозяин ее пожирал чеснок, как белый хлеб. Накажи меня, Господи, если мне там хоть раз попал в рот крошечный кусочек хорошо приготовленной говядины, как мне ежедневно готовит моя старуха! А ведь мы живем вовсе не по-княжески. А масло, юнкер, масло! Мы жжем масло в лампах и мажем им двери, когда они скрипят, а итальянцы жарят на нем кур и рыбу. Фу, черт! Какая гадость!

— Берегитесь, капитан, — воскликнул Вильгельм, — иначе я поймаю вас на слове и заставлю вас всю жизнь оплачивать мои счета! Оливковое масло — чистая и вкусная приправа!

— Для того, кому оно нравится. Я предпочитаю голландское масло. Я допускаю, что для полировки стали оливковое масло очень хорошо, но при жарении и печении хорошее, настоящее масло есть вещь существенная и важнейшая. Предложите-ка госпоже вашей матушке изжарить на этом масле пирожное или камбалу — посмотрю я на нее! Однако прошу выслушать меня дальше. Из Ломбардии я переехал в Болонью, а оттуда к суровым Апеннинам. Дорога по ним идет то вверх, то круто спускается вниз, и курьезное удовольствие, от которого мы, слава Богу, избавлены в нашей стране, — сидеть в седле, спускаясь с горы. Направо и налево, как стены, высокие горы. В этих узких долинах стесняется грудь, а когда захочешь взглянуть вдаль, то приходится сразу оставить свое намерение: прямо перед носом поганые горы. Я думаю, что Господь создал эти возвышенности в наказание людям после грехопадения Адама. В шестой день творения земля была ровна. Дело было в августе, и когда солнце в полдень отражалось от скал, то было просто смерть что такое; я, право, удивляюсь, как это я там не высох и не испекся. А прославленная синева итальянского неба! Вечно одинаковая! Мы знаем ее и в нашей стране, но у нас она разнообразится и сменяется красивыми облаками. Немногое мне так нравится в Голландии, как именно наши облака. Когда суровые Апеннины остались позади, я прибыл в знаменитую Флоренцию.

— Неужели и этому городу вы откажете в своем одобрении? — спросил музыкант.

— Нет, сударь, там много красивых, надменных дворцов и разукрашенных церквей, повсюду блестит золото и виден бархат; высоко развито там и изготовление материй; но и в вашей Флоренции, сударь, я не чувствовал себя хорошо, особенно из-за жары; многое также я нашел совершенно иным, чем ожидал. Во-первых, река Арно! Один смех эта река, просто смех! Знаете, какова она на вид? Как лужи, которые после хорошего ливня стоят на месте работы каменотеса между отбитыми осколками и плитами.

— Счет, капитан, счет!

— Я говорю о мастерской очень большой каменотески. Неужели вы станете еще спорить со мной, если я скажу, что Арно — плоская, узкая полоса воды, на которой только и можно пускать, что берестовые лодочки мальчугана. По краям ее лежат на большом расстоянии серые камни, подобно тому как на краях перчатки юнкера золотая бахрома.

— Вы видели Арно в конце жаркого лета, — ответил Вильгельм, — весной река совсем другая.

— Может быть. Но вспомните, пожалуйста, о Рейне, Маасе и других наших реках, о Марне, Дрехте и других меньших. Они во всякое время года остаются полноводными и выдерживают большие корабли. Равномерно и уверенно — вот правило нашей страны; сегодня так, а завтра так, — правило итальянцев. Что касается фехтования, то это правило применяется и к нему.