Луна доктора Фауста - Эррера Луке Франсиско. Страница 19

– Целую руки вашей светлости! – с шутовской почтительностью воскликнул Фауст.

– Здравствуй, Филипп, – приветствовал Гуттена Штевар. – Мы пришли не просто так, и порадовать нам тебя нечем…

Гуттен смутился и покраснел.

– Доктор Фауст, который сейчас гостит у меня в замке, проведал, что ты собираешься в дальний путь, и с неподдельной тревогой сказал мне: «Что-то мне это не нравится. Позвольте посоветоваться с небесными светилами». Мы припомнили день и час твоего рождения, и доктор Фауст взялся за дело. Ах, да что я тут распинаюсь, – перебил он себя. – Вот он расскажет тебе все лучше, чем я. Говорите, доктор Фауст!

Давно ушли гости, наступила тишина, а епископ Мориц все никак не мог совладать с яростью, охватившей его, когда через неплотно прикрытую дверь он услышал пророчества Фауста. Филипп, съежившись в кресле, молча внимал охрипшему от негодования голосу брата.

– Только Даниэлю Штевару, – кричал тот, – могла прийти в голову мысль просить совета у этого шарлатана!

– Я очень сожалею о случившемся, – уныло и печально ответствовал Филипп. – Штевар был в бешенстве и поклялся, что отныне ноги его не будет в твоем доме.

– Он уже осквернил его, приведя сюда мерзостного колдуна. Боже, страшно представить, что было бы, если бы великий Камерариус столкнулся в этих стенах с Фаустом, злейшим своим врагом!

– А ничего бы не было, любезный мой епископ, – неожиданно раздался чей-то голос, и в дверях выросла фигура рослого и тучного старца в шапке, украшенной множеством монет, ладанок и образков.

– Господин Камерариус! – смешавшись, воскликнул Мориц. – Я не заметил вас…

– Я только что вошел, – снисходительно улыбнулся тот, – и случайно услышал ваши последние слова.

– Садитесь же, – предложил Мориц, указывая на кресло, – я тотчас расскажу вам о нашем происшествии.

– В этом нет необходимости. Я все знаю.

– Но как же возможно такое чудо?

Камерариус, умолчав о том, как гулко отдаются слова в этом доме и как тонки его стены, с важностью отвечал:

– Для Иоахима Камерариуса невозможного нет, в особенности когда дело идет о тех, кто любезен моему сердцу. Вы же именно таковы. Отрешись от ребяческой боязни, Филипп, – ласково добавил он. – Смело отправляйся на поиски Дома Солнца. Я уже говорил и еще раз повторю, что только слава, великая честь и огромные деньги достанутся на долю тебе, братьям Вельзерам и нашему императору. А Иоганн Фауст, – тут голос его дрогнул от сдерживаемой злобы, – невежественный и злонамеренный шарлатан, тысячу раз заслуживший костер за то, что продал дьяволу свою бессмертную душу. О нет, не жажда познания толкнула его на этот чудовищный сговор, но лишь неодолимая склонность к богомерзкому греху мужеложства.

– Что? – побледнев, переспросил в смятении Филипп.

– Да! Да! Именно так! Если бы я не прервал всяких сношений с Меланхтоном, который спелся с Лютером, я добыл бы у него копию бумаг, неопровержимо свидетельствующих о том, что в Виттенберге Фауст состоял под судом по обвинению в содомском грехе и растлении малолетних…

– Не может быть! – вскричал Филипп, и густой румянец смущения сменил на его щеках бледность.

– Это еще не все! Только пусть вас не пугают мои слова. Вполне вероятно, что Фауст намеревается склонить тебя к греху, как, без сомнения, совратил он нашего любезного Даниэля Штевара.

Румянец на щеках Филиппа из алого стал багровым.

– Это клевета! – вскричал он вне себя.

– Замолчи, безмозглый! – вмешался епископ. – Мальчишка! Слушай, что говорит тебе наш гость, умудренный опытом и познаниями.

Завороженный его властным голосом, Филипп, вскочивший было, снова опустился на стул.

– Прости, Филипп, – умильно произнес императорский астролог, – прости, что, явив тебе истину, невольно осквернил чистоту твоих помыслов. Но ты непременно должен быть предуведомлен о кознях этого колдуна.

– Рассказывайте, сударь, – обратился епископ к Камерариусу, устремив на брата пронизывающий взор. Ярость его прошла; он удобно расположился в кресле и приготовился слушать.

– Все дело в том, что старый негодяй, только что. покинувший этот дом, получил от сатаны волшебную способность превращаться в прекрасную девицу. Она, введя в заблуждение свою жертву, расточает обманутому бесчисленные нежности и обыкновенно без труда склоняет его к соитию. Но… я, право, не знаю, какими словами изъяснить вам дальнейшее, не оскорбив ваш слух. Когда влюбленный юноша уже вполне готов вступить в обладание вожделенными благами, красавица просит из уважения к ее непорочности совершить сие вторжение, так сказать, не с парадного крыльца, а с черного хода, как водится у тех, кто предается содомскому греху. Когда же юноша достигает предела своих желаний, он с несказанным изумлением обнаруживает, что держит в объятиях не прелестную девушку, но мерзопакостного старика.

– Да, что-то подобное слышать приходилось и мне, – мрачно заметил Мориц.

– Но это просто невероятно! – еле слышно произнес Филипп. Лицо его пылало. Он подался вперед всем телом и спросил: – И вы полагаете, что Даниэль пал жертвой этой волшбы?

– В этом нет никакого сомнения, – поник головой Камерариус.

– Но как же наш Даниэль, столь падкий до услад плоти, столь ревностно пекущийся о своей мужественности, распознав обман, не прогнал Фауста, а, напротив, поддерживает с ним тесную дружбу? – с надеждой спросил Филипп.

– Не всегда выявляется эта ужасная правда! – зловеще изрек Камерариус, воздев указательный палец. – Иногда колдуну удается сбить несчастных с толку, объявив им, что обладает даром вызывать дьяволицу Лилит, которая известна не только красотой, но и пристрастием к упомянутому мной способу любви. Семь раз дано Фаусту обморочить каждую из его жертв, которые на восьмой покоряются его желаниям и меняются с ним местами…

– Вот ужас-то! Я побегу предупредить Штевара!

– Даже и не думай! – властно остановил его Камерариус. – Ты не наделен знаниями, необходимыми для того, чтобы разоблачить негодяя. У меня же их – в избытке, и даю честное слово, что завтра в первом часу пополудни я прибуду в замок Штевара и вырву Даниэля из когтей этого приспешника сатаны, столь же коварного, сколь и распутного.

– Мне думается, – сурово и веско проговорил епископ, – что пришло время призвать Фауста к ответу. Его надо судить и сжечь живьем. Завтра же я велю возбудить против него дело, благо у всех на слуху случай с Францем Вейгером, законным сыном мельника. Фауст своими чарами склонил его к мужеложству.

– Франц Вейгер? – удивленно переспросил Филипп. – Да, я помню его. Такой тихий паренек, воды не замутит. В отрочестве мы часто охотились вместе, и я никогда не замечал за ним ничего подозрительного.

– Тем не менее это так, – отвечал епископ. – Фауст обольстил его, приняв женское обличье, то есть именно тем способом, о котором поведал нам высокочтимый Камерариус.

Астролог оперся на спинку кресла, окинул Филиппа долгим пристальным взглядом и заговорил благожелательно, но непреклонно:

– По всему вышеизложенному, а также по многим иным, мною не названным причинам тебе, Филипп, должно пренебречь пророчествами Фауста. Он ничего не понимает ни в расположении небесных тел, ни в тайнах оккультизма; дьявол дал ему лишь способность увлекать на стезю порока незрелых юнцов. Твое предприятие удастся как нельзя лучше – вот что я написал императору, когда он соблаговолил узнать мое мнение. Ступай, Филипп, да хранит тебя господь. Помни: одни только лавры ждут тебя на жизненном пути.

Вернек. 19 марта 1534 года

Благородному рыцарю Филиппу фон Гуттену в Вюрцбург от Даниэля Штевара.

Любезный Филипп,

Спешу уведомить тебя о некоем происшествии, нарушившем вчера вечером покой нашего богоспасаемого захолустья. В тот час, когда мы с доктором Фаустом мирно попивали вино в таверне, двери ее распахнулись, и нашим взорам во всем дородстве своем и величии предстал Иоахим Камерариус. Не тратя времени на околичности и не смущаясь моим присутствием, он с порога обрушился на нашего друга, обвиняя его в невежестве и злонамеренных измышлениях, и пригрозил ему суровой карой, если тот не прекратит вмешиваться в дела, до него не относящиеся, но представляющие изрядный интерес для братьев Вельзеров и самого императора Карла.