Луна доктора Фауста - Эррера Луке Франсиско. Страница 48

– Ты сломал себе ногу, – осмотрев распухшую лодыжку, сказал Веласко. – Ходить не сможешь. Эй, вы, ступайте в лагерь за лошадью, а я побуду с ним.

– Позвольте нам сперва поискать пропитания, – попросил один из солдат. – Ведь пока даже змей не попалось. Отыщем еды, вернемся, смастерим носилки и снесем его в лагерь.

– Ладно, черт с вами. Я останусь тут. Арбалет мой при мне, отобьемся в случае нужды, хотя даже ягуар не сунется к таким оголодавшим парням.

Стемнело, а четверка охотников так и не возвращалась.

– Ох, Веласко, как болит нога и как хочется есть, – стонал Себальос.

Взошла луна. В листве забилась какая-то крупная птица.

– Слышишь, Франсиско? Бог послал нам угощеньице. В лунном свете вырисовался силуэт птицы, похожей на индюка.

– Это паухи, – обрадовался Себальос. – Осторожно, не спугни ее и не промахнись… Ах, какое у нее нежное мясо!.. Помоги мне приподняться, у меня глаз верней.

Веласко, не отвечая ему, прицелился и выстрелил. Птица с глухим стуком упала наземь.

– Попал! Хвала господу! Теперь разведи костер, а я ощиплю ее.

Затрещали в огне сучья. Веласко, вздев тушку на саблю, жарил ее. Лицо Себальоса было искажено страданьем, в глазах появилось зверское, плотоядное выражение.

– Долго еще? Я умираю с голода…

– Вот и умирай.

– Что? – в ужасе переспросил тот.

– Вспомни-ка ту ночь в Варавариде! – злобно ответил Веласко, и в словах этих Себальос услышал свой смертный приговор.

Рано утром солдаты обнаружили на поляне труп Себальоса, обглоданные кости паухи и крепко спящего Веласко.

– Что тут было, капитан? – спросил старший.

– Подох с голоду, – сонно отозвался тот. – При моем посредстве. У нас с ним давние были счеты.

Четверо солдат невольно вскрикнули.

Веласко поднял наконец голову и увидел рядом Мурсию со связанными за спиной руками и колодкой на шее.

– А с ним что стряслось? Почему вы его скрутили?

– Ох, сеньор капитан, ваш поступок – невинная шалость по сравнению с тем, что натворил этот негодяй. Представьте только: он убил индейца Лионсио, а потом зажарил на вертеле, как барашка. Мы застигли его в ту минуту, когда он, точно дикий зверь, пожирал его.

– Господь всемилостивый! – вскричал Веласко, придя наконец в себя. – В чем согрешили мы пред тобою, что ты караешь нас так страшно?!

– Ох, верные ваши слова, капитан, – подхватил солдат. – Проклято наше предприятие!

– Конечно, проклято, – рыдая, ответил Веласко, – а виноваты во всем немцы!

По возвращении в лагерь Веласко с той же яростью крикнул Спире:

– Это вы, немцы, навлекли на нас нечистую силу, и она не отвяжется, покуда всех не погубит!

Желтое лицо губернатора пошло пятнами.

– Молчать! Вы еще смеете возвышать на меня голос, подлый братоубийца! Заковать его в цепи и убрать с глаз моих! А вы, – он перевел взгляд на Мурсию, – ступайте вон! В экспедиции вы больше не состоите! Ступайте туда, где вы убили Лионсио!

Мурсия неуверенной поступью направился к лесу, потом обернулся и выкрикнул:

– Да будут прокляты Вельзеры ныне и присно и во веки веков!

Он двинулся было дальше, но в руках у Гольденфингена грянула аркебуза, и секретарь Франциска Первого упал замертво.

Голодающая экспедиция брела по равнине. Каждые три дня забивали лошадь, но крошечный кусок конины не утишал, а только подхлестывал голод. Обнаружили обглоданные кости еще одного индейца, пропавшего незадолго до этого, разыскали и четверых солдат, совершивших это злодеяние. Спира сначала распорядился казнить их, но потом отменил приказ, рассудив, что людей и без того совсем почти не осталось и нечего зря проливать кровь. В ту же ночь один из людоедов умер в страшных муках.

Наконец впереди показалось озеро и большой индейский поселок, окруженный маисовыми полями.

– Дошли! – пав на колени, воскликнул Филипп.

Целый месяц они отъедались: маис, маниоковые лепешки, рыба, дичь. Индейцы закололи для них невиданное животное, похожее на большого борова, покрытое белесой щетиной и обитавшее в реке. Мясо его пахло рыбой, но было сочным и вкусным.

– Они называют его карпинчо, – перевел Эстебан Мартин.

– Очень вкусно, – похвалил Перес де ла Муэла. – Малость смахивает на нашего Гольденфингена, но можно ведь и не смотреть, правда?

По глади озерца плыли несколько уток в бело-зеленом оперении.

– Поглядите-ка, ваша милость, какое угощение посылает нам господь! – вскричал лекарь.

– Вижу, вижу, – отозвался тот, – эй, кто там с арбалетами! Цельтесь вернее, не упустите ни одну!

Но тут раздался выстрел аркебузы, и спугнутая стая взмыла в воздух.

– Кто стрелял? – в бешенстве крикнул Спира.

– Я, ваша милость, – смиренно ответил Мартин. – Я не знал, что вы уже отдали приказ арбалетчикам.

– Не знали приказа или намеренно нарушили его?

– Помилуйте, сеньор губернатор, как мог я…

– Следуйте за мной, – бросил Спира и направился в чащу леса.

Обильная охота и маис вскоре утолили застарелый голод солдат, они окрепли и порозовели, хоть и не все: сто сорок девять человек, включая пятнадцать кавалеристов, по-прежнему лежали в лежку.

– Что же нам с ними делать? – беспокойно спросил Филипп.

– Подождем, пока оправятся, – ответил Гольденфинген.

– Ни в коем случае, – сухо и решительно сказал Спира. – Все, кто может передвигаться, пойдут со мной к Дому Солнца, а прочих оставим здесь на попечение господ Гольденфингена и Мурги.

Толстяк так и взвился:

– Почему всегда я? Почему вы вечно отстраняете меня от серьезных дел и поручаете всякие пустяки? Я – солдат, а не сиделка!

Спира, по своему обыкновению окинув его долгим взглядом, осведомился:

– Хотите знать почему?

– Да, хочу! – осмелев от горя, закричал Андреас.

– Во-первых, потому, что такова моя воля. Довольно вам такого объяснения? А во-вторых, потому, что я считаю: лучше вас никто не сможет поддержать порядок в арьергарде.

– Спасибо, ваша милость, – проговорил Гольденфинген, вновь обретая свое неизменное спокойствие.

– Кто лучше вас сможет укараулить такого ловкого негодяя, каков Франсиско Веласко? Если хоть на минуту оставить его без присмотра, он взбунтует войско и бросится за нами вдогонку.

– Истинная правда, ваша милость, истинная правда…

– Итак, вы останетесь и будете ждать нашего возвращения. Еды тут, сами знаете, в избытке, голодать вам не придется. Храни вас господь. А мы выступаем!

В ту ночь Гуттен в полудреме видел перед собой Берту и плешивого капуцина. «Спира опасается Андреаса, это ясно, – думал он. – А знает ли Гольденфинген, что такое Спира?» Ему чудилось, что Берта прилегла к нему под попону. «Не противьтесь моим ласкам, сударь, не бойтесь меня, я не Кундри, а трактирщица Берта…» – «Я рыцарь Лебедя…» – «Вот сюда, сюда, на сено, сударь…» – «Ты не можешь склонить меня ко греху!» – «Не просыпайтесь, сударь, не открывайте глаза, или я тотчас обернусь дождем…»

Набухшая туча наконец пролилась дождем. Гуттен глядел во тьму. Потом повернулся лицом вниз и в великом унынии прошептал: «Кёнигсхофен!..»