Луна доктора Фауста - Эррера Луке Франсиско. Страница 71

– Нет, падре. Ваши слова не убедили меня. Простите мою неуступчивость.

– Постарайтесь же, ради всего святого, рассеять это заблуждение и уж во всяком случае никому не рассказывайте о своем приключении.

– Почему, позвольте узнать?

– Вас просто-напросто объявят сумасшедшим, а такая слава вам добра не принесет – особенно теперь, когда в отряде упорно поговаривают о том, что вы приносите несчастье. Многие уже не хотят вам повиноваться и мечтают о скорейшем возвращении домой.

Послышался голос Диего де Монтеса, еще издали восклицавшего:

– Как поживает наш храбрец? Ну-ка, ну-ка, покажите-ка мне свою рану! Что ж, вид у вас вполне здоровый, ваша милость! Встаньте, прошу вас! Так! Теперь снимите рубаху. Поднимите правую руку. Превосходно! Почти затянулась. А что это так сверкает у вас на груди, словно и вы омылись золотым песком? Вы разукрашены не хуже касика из Эльдорадо! – с громким смехом заключил он.

Страшный грохот долетел из сельвы, и над верхушками деревьев с испуганными криками взмыли в воздух птицы.

– Омагуа! – крикнул хирург, и голос его был еле слышен из-за неумолчного рокота индейских барабанов.

Лимпиас неотрывно смотрел на приближавшееся войско.

Растянувшись во всю ширь долины, держа безукоризненное равнение, стремительно надвигались на испанцев пятнадцать неприятельских колонн. Четыре колонны – по две с каждого фланга – выдвинулись вперед: индейцы уже не шли, а бежали, и до них оставалось не более полулиги. Лимпиас вел торопливые подсчеты: пятьдесят рядов по двадцать человек в каждой шеренге…

– Нам противостоят пятнадцать тысяч человек! – объявил он.

– А нас тридцать девять, – с напускным безразличием ответил Санчо Брисеньо.

– Бежать невозможно, – сказал Лимпиас. – Кавалеристы могли бы спастись, но не годится бросать на произвол судьбы пехоту и нашего губернатора. Да, на нас идут отборные войска – достаточно поглядеть, как умело они перестраиваются. Они на расстоянии двух аркебузных выстрелов.

Барабанная дробь стала чаще. Индейцы рассыпались полукругом, концы которого были не дальше двухсот вар от лагеря. В середине этой движущейся дуги на носилках, пестро разукрашенных перьями попугаев, стоял статный мускулистый юноша с копьем в руке. Сорок воинов окружало его паланкин.

– Отважный малый! – заметил Барриос. – Хочет ринуться в бой первым.

– Это его и погубит, – проговорил Лимпиас, не сводя глаз с юного вождя. – Эй, кто там с аркебузами и арбалетами! Возьмите его на прицел!

Касик подал знак, и войско омагуа, испустив боевой клич, ринулось на испанцев. Когда до этой ощетинившейся копьями, колышущей перьями толпы оставалось всего шагов сорок, Лимпиас крикнул кавалеристам, указывая на вождя: «Его, его! Добудьте его!» – и сам устремился к нему. Касик, ошеломленный внезапным нападением, застыл на месте. Лимпиас же, не дав ему опомниться, одним ударом меча снес ему голову. Остальные всадники рубили и кололи носильщиков. Паланкин с грохотом опрокинулся. Долину огласил неслыханный еще в этом краю гром аркебуз. Этого оказалось достаточно: омагуа с криками повернули вспять, к Кагуану. Кавалерия поскакала вдогон.

Отступая, индейцы оставили на поле битвы больше сотни убитых и раненых, а у испанцев один лишь Мартин Артьяга был оцарапан копьем.

Гуттен неуверенной поступью – рана еще давала себя знать – шел навстречу своим возвращающимся солдатам.

– Горжусь вами…– улыбаясь, начал было он, но Лимпиас, который знал, что победой отряд обязан ему, властно прервал губернатора:

– Немедля ложитесь!

За вечер и ночь отряд прошел больше семи лиг, переправился через реку и разбил лагерь в небольшом лесу. Красная луна залила бивак унылым и тревожным светом.

– Видите? Это луна доктора Фауста, – сказал Гуттен священнику.

– Да опомнитесь же, ваша милость! Луна как луна! Выбросьте этот вздор из головы или пеняйте на себя!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Miserere mei! [14]

27. ВОЛЯ ВОЙСКА

Солдаты, измученные долгим и трудным переходом, еще отсыпались, хотя солнце было уже высоко. Гуттен проснулся последним, ибо жар от раны продолжал мучить его. В зелени, как зеркало, сверкали воды ручья, и на берегу, собравшись в кружок вокруг Лимпиаса, сидели и лежали капитаны. Пощипывали траву расседланные кони, остававшиеся глухи к зову привольной долины.

Гуттен в сопровождении священника, чуть пошатываясь, подошел к капитанам, и при его приближении те неохотно поднялись. Они прятали глаза, и выражение их лиц не предвещало ему ничего доброго.

– Изрядный путь пришлось нам отмахать вчера, – сказал он в виде приветствия. Никто не ответил ему, и глядели на него – если кто и глядел – враждебно и неприязненно.

– Надо бы нам с вами потолковать, сеньор губернатор, – нарушил Лимпиас томительное молчание.

– Слушаю вас, маэсе. Что стряслось?

– Отряд требует немедленного возвращения в Коро. Гуттен в изумлении спросил:

– С какой стати?

– Нам надоели все эти бесконечные мытарства, мы устали. Мы больше не верим в Эльдорадо. Десять лет морочат нам голову этой проклятой басней. Нет здесь никакого золота, и серебра нет, и вообще ни черта, кроме бешеных индейцев, ядовитых змей да топких трясин!

– А что вы скажете, если узнаете, что сегодня ночью я побывал там?

Лимпиас надменно вздернул подбородок:

– Скажу, что вы или спятили, или лжете нам в глаза.

– Выбирайте-ка выражения, маэсе! – одернул его Кинкосес, взявшись за шпагу.

– Да я вовсе не собирался оскорблять сеньора губернатора, – овладев собой, отвечал Лимпиас. – Дон Филипп желал получить мой ответ, вот я и ответил без околичностей и недомолвок, прямо и честно, как и подобает истинному кастильцу.

Священник догнал уходившего Гуттена и зашептал ему:

– Ну, разве не предупреждал я вас? Никому не рассказывайте о своем приключении, а не то вас и вправду объявят безумцем, ибо нет способа верней опорочить достойного человека.

– Хорошо, но как быть с золотой пыльцой, покрывающей меня с головы до пят?

– Забудьте о ней! – торопливо проговорил священник. – Скажу вам одно: если не удовлетворите требование своих людей, будете смещены или убиты!

Через два дня остатки воинства, четыре с лишним года назад вышедшего из Коро, двинулись в обратный путь. Им предстояло пройти полтысячи лиг. Был канун Богоявления 1545 года. Миновав селение Санта-Мария-де-Льянос, отряд присоединился к тем тремстам испанцам, которые из боязни или по болезни отказались в свое время идти в страну омагуа. Гуттен не сдавался, он уговаривал, убеждал и прельщал, он показывал свое изумрудное ожерелье, он строил радужные планы:

– Мы с Вельзером отдадим вам все наше состояние. Я покорю омагуа и воздвигну там четыре города. Я поселюсь в Баварии и возьму с собой лучших солдат.

Но испанцы отвечали ему насмешками и издевками. А Педро Лимпиас уже не втихомолку, но в полный голос позволял себе говорить:

– Он такой же полоумный, как Спира и все остальные немцы. Дурни мы будем, если развесим уши!

Двигались медленно, каждый шаг давался с трудом. Солдаты еле брели, бросая арбалеты, аркебузы, щиты. Неожиданно появился перед ними лесок с густой листвой – тот самый, где они зимовали три года назад.

– Здесь остановимся, – велел Гуттен. – Отдохнем и подкормимся, благо дичи вокруг пропасть.

Солдаты в изнеможении опустились на землю. Лишь Гуттен и Лимпиас, скрестив взгляды, словно клинки, остались на ногах.

Только наутро, после целого дня отдыха, после того, как зажарили и съели трех антилоп, повеселели и приободрились участники экспедиции. Кто-то запел, двое засвистали в такт, еще четверо рассмеялись. Гуттен благодушно изрек:

– Вот чего нам так не хватало – хорошего места для отдыха.

Тотчас прозвучал в ответ сварливый голос Лимпиаса:

– Я, к примеру, нисколько не устал и готов хоть сейчас идти дальше.