Мария кровавая - Эриксон Кэролли. Страница 107

Мария сказала Ренару, что последние двое суток почти не спала, а провела время в плаче и молитвах, прося Бога помочь ей принять правильное решение по поводу замужества. Взывая к Спасителю как к «своему защитнику, опекуну и наставнику», она молила указать ей верный путь. Сказав это, Мария преклонила колени (ее примеру последовали Ренар и Кларенсье) и принялась читать Veni Creator Spiritus. После чего встала и объявила:

«Господь, сотворивший для меня столько чудес, теперь облагодетельствовал еще одним, вдохновив дать перед священным алтарем нерушимый обет. Я обещаю выйти замуж за Филиппа и любить его всей душой, как угодно Господу. Мое решение, однажды принятое, никогда не изменится».

ГЛАВА 34

Весть о том, что королева собирается выйти замуж за испанского принца, распространилась мгновенно, и в стране как будто прорвало плотину негодования и возмущения. Лондонцы кричали, что прекрасно знают, кто такой этот «Джек Испанец», и он им вовсе не нравится. Они громко обсуждали его «напыщенную гордость», «кричащие наряды» и притворную куртуазность, за который скрываются низость и порок. Говорилось, что все испанцы воры, которые после того, как ограбят человека, любят «еще на нем и поплясать». Каждый испанец, даже последний нищий, требует, чтобы его называли лордом — сеньор по-ихнему, — и большая часть людей там действительно имеет разнообразные титулы. Хорошо известна также их похотливость, так что, если Филипп женится на Марии, то очень скоро наскучит ею и будет искать удовольствий на стороне. Она же для него будет значить не больше, чем пара старых башмаков.

Столичные протестанты божились, что «скорее умрут, чем станут страдать под», испанским игом». Католикам такая перспектива нравилась не больше. Один английский путешественник, посетивший в эти времена испанский двор, прислал в Англию яркое описание того, во что может превратиться дворец Марии, если Филипп и его испанцы дадут там себе волю. Аккуратных и исполнительных королевских слуг, чиновников и прочих прогонят, а на их место придут испанцы: фальшивомонетчики, поджигатели, наводчики, воришки и сплетники, «все отвратительные бездельники», каждый с початой бутылкой, повешенной на шею. Этот пьяный сброд заполнит дворы и галереи дворца, а испанская стража — «похабные, грубые звери» — откроет ворота для «нищих, порочных типов и вообще для всех негодяев». Оглянуться не успеете, как во дворцовых залах начнут продавать хлеб и пиво, а дворы заполнят быки, коровы, «грязные свиньи», овцы, козы, кошки, собаки, гуси, утки, петухи и куры! Все это будет под окнами покоев Марии «чесаться, рыть землю рылом, вопить и блеять».

Мнения разделились. Одни считали появление испанцев при дворе нелепым, а другие (их было большинство) просто ужасающим. Испанский стиль правления издавна считался деспотическим, а испанские правители — тиранами. По юго-западу распространялся слух, что скоро здесь появятся испанские воины в кольчугах и начнут сгонять крестьян с их земель. В Плимуте, где все надеялись (и дворяне, и простые люди), что Мария выберет себе в мужья Кортни, начались волнения. Все кончилось тем, что мэр и главы гильдий через Ноайля отправили французскому королю тайное послание с просьбой взять город под свою защиту. В послании говорилось, что горожане Плимута полны решимости не принимать испанского принца и не подчиняться его приказам, а местные дворяне готовы их поддержать.

Что касается Франции, то для нее перспектива перехода Англии под владычество Габсбургов была в высшей степени тревожной. Получив известие о помолвке, Генрих II «сильно опечалился и сделался немногословным, его неудовольствие предстоящим браком английской королевы и испанского принца было до чрезвычайности огромным». Он имел долгий разговор с английским послом Николасом Воттопом, указав на то, что «супруг может добиться от жены очень многого» и что для Марии, как и для любой другой женщины, будет очень трудно «отказать супругу в чем-то, что он потребует от нее». Филипп, например, определенно захочет попросить Марию передать под его командование английскую армию и флот, чтобы помочь своему отцу воевать против Франции. Очень скоро вместо Марии Англией будет править Филипп.

Воттон тщетно старался развеять опасения французского короля, так же как и в Англии Ноайль пытался убедить Марию, что вступать в брак с Филиппом очень опасно. Он тоже приводил весь набор стандартных аргументов, но она заверила посла, что Бог не позволит ей забыть обещание, данное ею в день коронации своему «первому супругу» — Англии. Эту фразу Мария в последние месяцы 1553 года повторяла довольно часто, все время поглядывая на кольцо, которое носила со дня коронации. Из двух супругов главным для нее навсегда останется «первый». Тогда француз начал заходить с другой стороны. Филипп и Мария — близкие родственники, она для него «тетя», кузина отца, и значит, брак между ними запрещен церковными законами. Брак между кровными родственниками является оскорблением «общественной добродетели», нарушением общепринятых норм приличия, его законность может быть оспорена в суде. В английских судах пока еще нет прецедентов удовлетворения подобных исков, по за пределами страны сколько угодно. Даже если при жизни Марии и Филиппа никто их брак под сомнение не поставит, в будущем могут пострадать дети. Начнутся споры по поводу наследования — на том основании, что брак их родителей был незаконным.

Что касается англичан, противостоящих браку Марии, то они понимали, что замужество королевы — это не то что замужество любой другой аристократки. Подданные Марии смутно осознавали, что Англия станет в определенном смысле частью ее приданого, то есть собственностью мужа. Таким образом, муж Марии (наследник Габсбургов), независимо от того, станет он здесь королем или нет, будет хозяином этой страны. Вот такая была дилемма у женщины-правительницы в обществе, где всю собственность контролировали мужчины: незамужней оставаться королеве нельзя, а выходя замуж, она чуть ли не автоматически лишается власти. То, что Мария сможет, подобно своей бабушке Изабелле, быть замужем и единолично править страной, казалось ее подданным совершенно невероятным.

И тем не менее она правила, и кажется, это ей удавалось. Впервые после смерти Генриха VIII во дворце появилась настоящая хозяйка. Мария, как и отец, сознательно приковывала к себе внимание двора великолепием своих нарядов и достоинством манер. Как и Генрих, она украшала себя бесчисленным количеством драгоценностей, заставляя всех, кто ее видел, строить домыслы по поводу их стоимости и редкоети. Не забывала она и об увековечении своей памяти. Став королевой, она в первые же дни нашла время, чтобы позировать для парадного портрета. Французский посол писал своей королеве, что самым большим комплиментом Марии будет, если попросить на память ее портрет. Вскоре после коронации Мария выпустила свои первые монеты. Разумеется, с ее профилем, а на обратной стороне был оттиснут девиз «Veritas temporis filia» («Истина — дочь времени») — метафорический призыв к восстановлению справедливости и возвращению к истинной вере после долгой ночи протестантизма.

Придворные во всем следовали Марии, стараясь подражать ее вкусам в одежде, пище и развлечениях. При дворе Эдуарда наряды были простыми, спокойных тонов, а придворные дамы Марии и ее фрейлины носили яркие богатые бархатные и парчовые одеяния, отороченные кружевами и украшенные драгоценностями. Вскоре после прибытия в Англию послы императора отправили во Фландрию депешу, где говорилось, что Марии очень нравится мясо дикого кабана. И тут же па фламандские берега были посланы охотники — добывать кабанов и отсылать их в Англию. Хорошие охотничьи места были во Франции, и Мария повелела коменданту Гиена, лорду Грею, дополнить подарки регентши своими собственными запасами. При этом чуть было не возник международный конфликт. Грей, желая выполнить волю королевы, охотился со своими людьми на землях французских крестьян, которым очень не поправилось, что чужестранцы вытаптывают их поля. Они принялись всячески вредить англичанам — портили им охоту, убивали собак и прочее. Англичане в долгу не остались. Однажды они напали па группу крестьян и отрезали у их вожака ухо. Об инциденте было доложено французскому наместнику в Ардере, после чего на границе произошел обмен сдержанными «любезностями». Впрочем, к серьезным последствиям это не привело, и в конце года лорд Грей послал королеве огромного жареного кабана.