Утро магов - Бержье Жак. Страница 39

Волки бродили так каждую ночь вокруг жалкого пристанища, наполняя мрак замогильным воем, и каждый день монах боролся с настоящими кошмарами, вызванными голодом, жарой и безжалостными укусами солнца. Днем брат Фрэнсис собирал топливо для своего костра и молился, с нетерпением ожидая страстной субботы, означавшей конец великого поста — и, стало быть, его поста тоже.

Но когда наконец настал этот благословенный день, молодой монах был слишком слаб изза лишений, чтобы найти в себе силы радоваться. Подавленный невероятной усталостью, он уложил свою котомку, накинул на голову капюшон, чтобы укрыться от солнца, и взял драгоценный ящик под мышку. Затем, став легче на пятнадцать кило по сравнению со средой на масляной неделе, он, шатаясь, попытался покрыть десять километров, отделявших его от аббатства… Обессиленный, он упал, дойдя до ворот. Братья, подобравшие его и оказавшие первую помощь его измученному телу, рассказывали, что и в долгом бреду он не переставал говорить об ангеле в джутовом переднике и упоминать блаженного Лейбовича, горячо благодаря его за ниспослание таких священных реликвий, как Тотализатор Ипподрома.

Слух об этих чудесах распространился по общине и очень скоро достиг ушей отцааббата, ответственного за дисциплину; тот тотчас же стиснул зубы. «Привести его ко мне!» — приказал он тоном, способным придать крылья даже самым флегматичным из братьев.

В ожидании молодого монаха аббат принялся ходить взад и вперед, в то время как гнев его все возрастал. Не потому, конечно, что он был против чудес, от этого он был далек. Хотя они с трудом совмещались с потребностями внутреннего управления, добрый отец верил в чудеса с железной твердостью, так как они составляли самую основу его веры. Но он считал, что эти чудеса должны быть, по крайней мере, надлежащим образом проконтролированы, проверены, и подлинность их должна быть засвидетельствована в предписанных формах, в соответствии с установленными правилами. Со времени недавнего причисления к лику блаженных преподобного Лейбовича эти сумасшедшие молодые монахи обнаруживали чудеса буквально повсюду.

Как ни понятна эта склонность к чудесному, и все же она была недопустима. Правда, каждый монашеский орден, достойный этого имени, живо озабочен тем, чтобы содействовать канонизации своего основателя, с величайшим усердием собирая все, что могло тому способствовать, — но нужно же знать меру! Однако уже на протяжении некоторого времени аббат констатировал, что стадо монашков стремится вырваться изпод его власти, и страстное усердие молодых братьев, стремящихся обнаруживать и записывать чудеса, сделало орден Альбертийцев Лейбовича таким посмешищем, что над ним потешались всюду, вплоть до Нового Ватикана…

И отецаббат твердо решил быть беспощадным: впредь каждый распространитель чудесных новостей будет подвергнут наказанию. В случае мнимого чуда виновник поплатится за недисциплинированность и легковерие; если же чудо окажется подлинным, подтвержденным последующей проверкой, то епитимья уж и вовсе будет обязательной для того, кому дарована милость.

Когда молодой послушник скромно постучался в дверь, добрый отец в результате этих размышлений был явно в свирепом расположении духа, лицемерно скрываемом под видимостью доброты.

— Войдите, сын мой, — сказал он нежным голосом. — Вы меня звали, преподобный отец? — осведомился послушник и восхищенно улыбнулся, заметив металлический ящик на столе аббата.

— Да, — ответил аббат и, казалось, на мгновение заколебался. — Я понимаю, что вам, конечно, больше понравилось бы, если бы впредь я являлся по вашему вызову — ведь вы стали такой знаменитой персоной…

— О нет, отец мой! — воскликнул брат Фрэнсис, покраснев и тяжело дыша.

— Вам семнадцать лет, и вы, повидимому, дурачок. — Без всякого сомнения, ваше преподобие. — А если так, то не скажете ли, по какой безрассудной причине вы считаете себя достойным вступления в Орден? — Ни по какой, почтеннейший учитель. Я только жалкий грешник, гордыня коего непростительна.

— И ты еще больше увеличиваешь свою вину, — зарычал аббат, — утверждая, что твоя гордыня так велика, что она непростительна! — Это правда, отец. Я всего лишь земляной червь. На лице аббата появилась ледяная улыбка, и к нему вернулось его бдительное спокойствие.

— Значит, вы готовы отречься от всего сумасшедшего бреда, от всего, что вы наболтали под влиянием лихорадки по поводу ангела, который будто бы явился вам и передал это… — он презрительным жестом указал на металлический ящик, — эту пакость, достойную презрения? Брат Фрэнсис даже подпрыгнул и в испуге закрыл глаза. — Я… я очень боюсь, что не смогу, мой учитель, — прошептал он. — Чтооо? — Я не могу отрицать то, что видели мои глаза, преподобный отец.

— Вы знаете, какое наказание вас ожидает? — Да, отец мой.

— Хорошо. Приготовьтесь же его получить. С покорным вздохом послушник приподнял до пояса свое длинное одеяние и склонился над столом. Достав из выдвижного ящика прочный прут, отец стегнул его десяток раз по заду. После каждого удара послушник покорно произносил: «Благодарение Богу!» — за урок смирения, получаемый им.

— А теперь, — спросил аббат, опуская руку, — теперь вы расположены отречься? — Отец мой, я не могу.

Резко отвернувшись от него, аббат какоето время молчал. — Очень хорошо, — едко сказал он наконец. — Можете располагать собой как угодно. Но не рассчитывайте на пострижение в этом году вместе со всеми остальными.

Брат Фрэнсис в слезах вернулся в свою келью. Остальные послушники получат монашеское одеяние, а ему придется ждать еще год и снова провести великий пост в пустыне, среди волков, добиваясь пострижения, бесспорно уготованного ему свыше — уж этото он знал. В течение последующих недель неудачник утешался по крайней мере тем, что аббат был совершенно не прав, называя содержимое металлического ящика «пакостью, достойной презрения». Эти археологические реликвии вызвали, повидимому, живейший интерес среди братьев, и они посвящали много времени чистке и определению инструментов; равным образом они старались восстановить письменные документы и проникнуть в их смысл. По общине даже прошел слух, что брат Фрэнсис скрыл подлинные реликвии блаженного Лейбовича — в частности, в форме плана или «синьки», носящей его имя, к тому же на ней еще были видны несколько коричневых клякс. (Кровь Лейбовича, быть может? Отецаббат, со своей стороны, высказывал мнение, что это яблочный сок). Во всяком случае, план был датирован годом Божией Милостью 1956 м, то есть он казался современным почтенному основателю Ордена.

О блаженном Лейбовиче известно было, честно говоря, довольно мало. Его история терялась в тумане прошлого, который еще более сгустила легенда. Заявляли только, что Бог, дабы подвергнуть испытанию род человеческий, велел ученым прежних времен, среди которых был и Лейбович, усовершенствовать некоторые виды дьявольского оружия, с помощью которого человек за несколько недель смог в основном уничтожить цивилизацию, одновременно истребив и огромное число себе подобных. Произошел Огненный Потоп, за которым последовала чума, сопровождаемая другими бичами человечества, и наконец, коллективное безумие, приведшее к Веку Упрощения. В течение этой последней эпохи оставшиеся в живых представители человечества, охваченные мстительной яростью, разорвали на кусочки всех политиков, техников и ученых. Кроме того, они сожгли все труды и архивные документы, которые могли бы позволить человеческому роду снова стать на путь разрушения с помощью науки. В те времена беспрецедентная ненависть преследовала все написанное, всех образованных людей — до такой степени, что слово «глупец» стало в конце концов синонимом честного, неподкупного, достойного гражданина.

Чтобы спастись от законного гнева выживших глупцов, многие ученые и эрудиты искали убежища в лоне нашей материцеркви. Она их действительно приняла, переодела в монашеские одеяния и постаралась спасти от преследований простонародья. Этот способ не всегда удавался, потому что некоторые монастыри были взяты штурмом, их архивы и священные тексты брошены в огонь, а нашедшие в них убежище были незамедлительно вздернуты на башнях приютивших их монастырей. Что же касается Лейбовича, то он нашел приют у Систерциев. Постригшись, он стал священником, и через 12 лет ему было разрешено основать новый монашеский орден Альбертинцев, названный так в память Альберта Великого, учителя святого Фомы Аквинского и покровителя всех людей науки. Вновь созданная конгрегация должна была посвятить себя сохранению культуры как духовной, так и мирской; главной задачей ее членов была передача будущим поколениям редких книг и документов, спасенных от уничтожения и доставляемых тайком со всех концов света: Но настал день, когда некоторые глупцы опознали в Лейбовиче бывшего ученого, и он принял мученическую кончину через повешение. Но основанный им орден продолжал существовать, и его члены, когда им снова было разрешено обладать письменными документами, смогли даже заняться записью по памяти многочисленных трудов прошлых времен. Но память этих летописцев была неизбежно ограничена; к тому же лишь немногие из них обладали достаточно широкими познаниями, чтобы понимать физические науки, — и братьякопиисты посвящали свои самые светлые часы трудам, повествующим об изящной литературе или социальных вопросах. Таким образом, из огромного запаса человеческих знаний выжила только жалкая коллекция маленьких рукописных трактатов.