Гламорама - Эллис Брет Истон. Страница 126

Бобби смотрит на Джейми, но видно, что думает он о чем-то другом. Он смотрит безучастно, слушая то, что говорит ему режиссер, в то время как Джейми царапает ногтями свое лицо, издавая какие-то булькающие звуки, и выкрикивает какие-то слова в адрес любого, кто обращает на нее внимание.

Я не могу вымолвить ни слова, у меня отнялись все рефлексы. Я протягиваю руку, чтобы схватиться за что-нибудь и не упасть, а камеры внимательно следят за нашими движениями, фиксируя их на пленке.

Бобби бьет Джейми по щекам, а Бентли удерживает ее.

— Всем на все наплевать, — говорит Бобби. — По-моему, мы об этом договаривались.

Джейми издает какие-то невоспроизводимые звуки.

— По-моему, мы об этом договаривались, — повторяет Бобби. — Ты меня понимаешь? Всем на все наплевать.

Он снова бьет ее по щекам, теперь сильнее. На этот раз она замечает пощечины и смотрит на Бобби.

— Твоя реакция бессмысленна. Она бесполезна и непонятна никому из присутствующих. Мы же договаривались, что всем на все наплевать.

Джейми молча кивает головой и вдруг, когда уже кажется, что она совсем успокоилась, она впадает в бешенство. Бентли пыхтит от усилия, пытаясь совладать с ней, но при этом он истерически смеется, и тогда кто-то из съемочной группы начинает легкомысленно рассуждать: «Никто не был в состоянии спасти ее». Я стараюсь незаметно выскользнуть в дверь, мне кажется, что, если я перестану видеть этот кошмар, он исчезнет, я хочу стать невидимым, одновременно внезапно отдавая себе отчет в том, что Джейми покупала в аптеке хальцион вовсе не для Тамми, а для себя.

17

Полночь, я пью «Absolut» из пластмассового стаканчика, вырядившись в черный костюм Prada и туфли Gucci, глотаю таблетки ксанакса одну за другой, а в руке у меня — дымящаяся сигарета. Вечеринка проходит в огромном новом «Virgin Megastore», и спонсирует ее, вероятно, Томми Хильфигер: посередине возвышается сцена, судя по всему, ожидаются группы, над сценой висит растяжка Amnesty International, и намечается неизбывный благотворительный концерт (хотя сейчас на сцене никого нет и из порталов гремит «Hazy Shade of Winter» в исполнении Bangles), а в зале наблюдаются многочисленные вспышки враждебности. Я вижу вокалиста из Verve, я вижу двух участников Blur в старинных кроссовках, я вижу Андре Агасси, Уильяма Херта и троих из Spice Girls, и повсюду толкутся какие-то люди с гитарами, я вижу первых негров с того момента, как я приехал во Францию, а также кучу крутых перцев из Голливуда (или почти полное отсутствие крутых перцев из Голливуда — все зависит от уровня амбиций), и повсюду подносы, на которых — крохотные крекеры с мякотью устриц, шашлыки из опоссума на бамбуковых шпажках, мясо креветок в виноградных листьях, огромные блюда, заваленные щупальцами осьминога, обвитыми вокруг пучков петрушки, но у меня кусок в горло не лезет, и я оглядываюсь в поисках кожаной софы, на которую можно рухнуть, потому что я никак не могу определить, то ли этим людям на все на свете наплевать, то ли они просто ужасно скучают. В любом случае эмоции их заразны. Если они не перешептываются или не прячутся от кого-то, то постоянно отмахиваются от невидимых мух. Я здороваюсь со всеми. Я следую ремаркам сценариста. Это жуткая вечеринка, на которую явились сплошные монстры. Она кажется не совсем настоящей, словно отражение в зеркале.

И тут я делаю такой вдох, что легкие чуть не лопаются. Потому что не могу поверить глазам своим.

На самом краю толпы, можно даже сказать — в стороне от нее, идеально освещенная лампами и вспышками камер, окруженная толпой плейбоев, стоит девушка с волосами цвета темного золота.

Хлое.

Воспоминания, нахлынув, увлекают меня за собой, как волна, и вот я уже бесцеремонно расталкиваю толпу, адреналин кипит в моей крови, я дышу как паровоз, и тут меня замечает Эль Макферсон, которая пытается приблизиться ко мне и сказать «Привет!», но когда она видит, в каком я состоянии — лицо перекошено, рот раскрыт, до нее кое-что доходит, и она делает вид, что не заметила меня.

В тот самый момент, когда Эль отворачивается, я вижу Бертрана Риплэ на другом конце магазина, который приближается к Хлое с таким видом, словно она — мишень, а он — снаряд.

В неистовстве я пробираюсь через толпу баттерфляем, сбиваю с ног людей, но в «Virgin Megastore» — такое столпотворение, что все это похоже на попытки взбежать по скользкой наклонной плоскости, а Хлое по-прежнему где-то вдалеке, в нескольких милях от меня.

Меня потрясает скорость, с которой Бертран Риплэ продвигается в ее направлении, и по пути он практикуется в различных улыбках, разучивает начальную реплику, отрабатывает технику приветственного поцелуя.

— Нет, ни за что на свете! — бормочу я, проталкиваясь вперед сквозь шумящую вокруг вечеринку.

Бертран внезапно теряет темп: первый раз по вине официанта с подносом закусок, а второй — из-за необычно настойчивой Изабель Аджани, которая пытается задержать его для абсолютно необходимой ей беседы. Когда он смотрит в мою сторону, он начинает понимать, насколько большой отрезок пути я преодолел, и, бесцеремонно оттолкнув Изабель в сторону, начинает пробираться к Хлое кружным путем.

И когда я наконец добираюсь до нее, я кладу ей руку на плечо и, даже еще не успев посмотреть в сторону Хлое, — потому что от волнения я не могу контролировать себя — успеваю увидеть, как Бертран внезапно тормозит, смотрит на меня с белым от гнева лицом и начинает пятиться назад.

— Хлое, — говорю я, чувствуя, что охрип.

Она оборачивается, готовая одарить улыбкой любого, кто обратится к ней, но когда она понимает, кто я такой, она смущается и не говорит ни слова.

Люди роятся вокруг нас, и я плачу, обнимая ее, и все вокруг словно в тумане, и тут до меня доходит, что и она, в свою очередь, обнимает меня.

— Я думала, что ты в Нью-Йорке, — говорит она.

— Нет, зайка, нет, нет, — говорю я. — Я здесь. Я все время был здесь. С чего ты это вдруг решила?

— Виктор, — спрашивает она, отшатываясь от меня, — с тобой все в порядке?

— Да, зайка, все зашибись, — говорю я, уже обливаясь слезами, но все еще стараясь не плакать.

Мы поднимаемся на второй этаж, и какой-то пиарщик отводит нас к скамейке в секции VIР, с которой можно смотреть сверху вниз на все, что происходит на вечеринке. Хлое жует «Nicorette» [119], стараясь не слизывать помаду с губ, а в уголках глаз у нее наложены золотистые и темно-серые тени, и я хватаю ее за руку, сжимаю ее пальчики, и время от времени она отвечает мне пожатием.

— Как ты? — спрашивает она.

— Классно, просто классно! — Пауза. — Вернее, не совсем классно. — Еще одна пауза. — Похоже, мне нужна твоя помощь, зайка, — говорю я, пытаясь улыбаться.

— Это не с наркотиками связано… надеюсь? — спрашивает она. — Мы ведь вели себе как хорошие мальчики, а?

— Нет, нет, нет, это здесь совсем ни при чем, я просто… — Я натужно улыбаюсь и снова хватаюсь за ее руку. — Я просто очень скучал по тебе, и я ужасно рад, что ты здесь, и я хочу попросить у тебя прощения за все, — выпаливаю я скороговоркой и вновь принимаюсь реветь.

— Послушай, ну что ты, ну перестань, тсс! — говорит она. — Что это с тобой?

Я не могу вымолвить ни слова. Моя голова падает на колени, и я начинаю всхлипывать, обливаясь слезами.

— Виктор? С тобой все в порядке? — спрашивает она мягко. — Тебе нужны деньги? Дело в этом?

Я отрицательно качаю головой, по-прежнему не в силах говорить.

— Ты попал в беду? — спрашивает она. — Виктор?

— Нет, детка, нет, — говорю я, вытирая слезы.

— Виктор, ты меня пугаешь.

— Да нет, нет, все дело просто в этом ужасном костюме, — говорю я, пытаясь рассмеяться. — Костюмеры мне его подсунули. Распоряжение режиссера. Но он плохо на мне сидит.

— У тебя прекрасный вид, — говорит она, слегка расслабляясь. — Слегка усталый, но прекрасный. — Она делает паузу, а затем добавляет нежным голосом: — Я без тебя очень скучала.