Ниже нуля - Эллис Брет Истон. Страница 9

– Привет, Клей.

– Привет, Дэниел.

– Нравится тебе? – крайне медленно спрашивает он, поворачивая голову.

– Мы только что приехали.

– А-а, – на минуту он замолкает. – С кем?

– С Блер. Она пошла за напитками. – Я снимаю темные очки, смотрю на его забинтованную руку. – Мне кажется, она думает, что мы любовники.

Дэниел поднимает темные очки и, не улыбаясь, кивает.

Я снова надеваю очки.

Дэниел поворачивается обратно к бассейну.

– А где твои родители? – спрашиваю я.

– Мои родители?

– Да.

– В Японии, думаю.

– Что они там делают?

– Ходят по магазинам.

Я киваю.

– Может быть, в Аспене, – говорит он. – Какая разница?

Подходит Блер – джин-тоник в одной руке, пиво – в другой, передает мне пиво и, закурив сигарету, говорит:

– Не разговаривай с парнем в сине-красной тенниске. Он явный коп. – А затем: – У меня очки не криво сидят?

– Нет, – отвечаю я.

Она улыбается, кладет руку мне на ногу и шепчет в самое ухо:

– Я здесь никого не знаю. Давай уедем. Сейчас. – Кидает взгляд на Дэниела: – Он жив?

– Не знаю.

– Что? – Дэниел оборачивается, чтобы взглянуть на нас. – Привет, Блер.

– Привет, Дэниел, – произносит Блер.

– Мы уезжаем, – говорю я ему, немного возбужденный шепотом Блер и рукой в перчатке на моей ноге.

– Почему?

– Почему? Ну, потому... – Мой голос замирает.

– Но вы же только приехали.

– Нам правда надо ехать. – Я тоже не очень хочу оставаться, а поехать к Блер было бы недурно.

– Задержитесь. – Дэниел пытается приподнять себя с шезлонга, но не может.

– Зачем?

Это, кажется, сбивает его с толку, и он молчит.

Блер смотрит на меня.

– Просто, чтобы быть... – отвечает он.

– Блер чувствует себя нехорошо, – вру я.

– Но я хотел, чтобы ты познакомился с Карлтоном и Сесилией. Они должны были уже быть, но их лимузин сломался на Палисейдс, и... – Дэниел вздыхает, снова смотрит в бассейн.

– Извини, чувак, – говорю я, поднимаясь. – Давай пообедаем как-нибудь.

– Карлтон учится в АФИ [23].

– О'кей... Блер на самом деле... Она хочет уехать. Сейчас.

Блер кивает головой, кашляет.

– Может, я позже заеду, – говорю я, чувствуя себя виноватым, что уезжаю так скоро и что еду к Блер.

– Нет, ты не заедешь. – Дэниел садится, опять вздыхает.

Блер начинает всерьез нервничать и говорит мне:

– Послушай, мне совсем не улыбается спорить весь этот долбаный вечер. Поехали, Клей. – Она допивает остатки джина с тоником.

– Ладно, Дэниел, мы уходим, хорошо? – решаю я. – Пока.

Дэниел обещает позвонить завтра.

– Давай пообедаем, или ланч.

– Отлично, – поддакиваю я без особого энтузиазма. – Ланч.

Уже в машине Блер произносит:

– Поехали куда-нибудь. Быстрее.

Я думаю, почему бы ей просто не сказать это.

– Куда? – спрашиваю я.

Она уклоняется от ответа, называет клуб.

– Я оставил бумажник дома, – вру я.

– У меня там свободный вход, – говорит она, зная, что я вру.

– Я правда не хочу.

Она прибавляет в приемнике звук, с минуту подпевает песне, а я думаю, что надо просто ехать к ее дому. Еду, сам не зная куда. Заезжаем в кофейню в Беверли-Хиллз и после, когда мы опять в машине, я спрашиваю:

– Куда ты хочешь поехать, Блер?

– Я хочу поехать... – Она останавливается. – К себе домой.

Я лежу на кровати Блер. На полу, возле кроватных ножек, валяются мягкие игрушки; перекатившись на спину, я ощущаю что-то твердое и меховое, шарю под собой: это черный игрушечный кот. Я кидаю его на пол, встаю и иду в душ. Вытерев насухо полотенцем волосы, оборачиваю полотенце вокруг пояса, возвращаюсь в комнату и начинаю одеваться. Блер курит сигарету и смотрит MTV, звук почти убран.

– Ты мне позвонишь до Рождества? – спрашивает она.

– Может быть. – Я натягиваю жилетку, удивляясь, зачем вообще сюда приехал.

– У тебя все еще есть мой номер, да? – Она достает бумажку, начинает записывать.

– Да, Блер. У меня есть твой номер. Мы увидимся.

Я застегиваю джинсы, поворачиваюсь, чтобы уйти.

– Клей?

– Да, Блер?

– Если я не увижу тебя до Рождества... – Она замолкает. – Веселого тебе Рождества.

Секунду я смотрю на нее:

– Эй, и тебе тоже.

Она поднимает игрушечного кота, гладит его по голове.

Я выхожу из комнаты и начинаю закрывать дверь.

– Клей? – громко шепчет она.

Я останавливаюсь, но не оборачиваюсь:

– Да?

– Ничего.

В городе давно не было дождя, Блер будет звонить мне и говорить, что нам надо встретиться, сходить на пляж. Я буду слишком усталым, или удолбанным, или обломанным, чтобы подниматься днем, выходить и сидеть под зонтиком на жарком солнце даже вместе с Блер. Так что мы решили поехать в Дюны Паджеро в Монтерее, где прохладно, зеленое море трепещет, а у моих родителей дом на пляже. Мы поехали в моей машине, спали в родительской спальне, ездили в город покупать еду, сигареты и свечи. Больше в городе было делать нечего; старый кинотеатр, нуждающийся в покраске, чайки, крошащиеся пристани, мексиканские рыбаки, которые свистят вслед Блер, и старая церковь, которую Блер сфотографировала, но внутрь не заходила. В гараже мы нашли ящик шампанского и выпили его за неделю. Обычно мы открывали бутылку поздним утром, после прогулки на пляже. Ранним утром мы занимались любовью в гостиной, а если не в гостиной, то на полу в родительской спальне, закрывали жалюзи, зажигали свечи, купленные в городе, и смотрели, как движутся, меняются на белых стенах наши тени.

Дом был старый, потемневший, с лужайкой и теннисным кортом, но мы не играли в теннис. Вместо этого я бродил ночами по дому, слушал старые пластинки, которые любил раньше, сидел во дворе и допивал шампанское. Дом мне не очень нравился, иногда по ночам я выходил на улицу, потому что не мог больше выносить белые стены, тонкие жалюзи и черную плитку на кухне. Ночами я гулял по пляжу, садился на влажный песок, курил сигареты, смотрел на освещенный дом и видел в гостиной силуэт Блер, говорящей по телефону с кем-то в Палм-Спрингс. Когда я возвращался, мы оба напивались, садились в маленькую джакузи во дворе и занимались любовью.

Днем я сидел в гостиной, пытаясь читать «Сан-Франциско кроникл», а она гуляла по пляжу, собирала ракушки, и скоро мы стали ложиться перед рассветом, а просыпались в середине дня и открывали еще бутылку. Однажды мы сели в машину с открытым верхом и поехали на уединенную часть пляжа. Мы ели икру, Блер накрошила лука с яйцами и сыром, мы привезли фрукты, печенье с корицей, на котором так зависала Блер, шесть упаковок диет-колы, потому что Блер пила только пиво или шампанское, и мы дурачились на пустом пляже или плавали в суровую волну.

Но вскоре я сбился с толку, понимая, что чересчур много пью, и на все сказанное Блер невольно закрывал глаза и вздыхал. Вода стала холоднее и неспокойней, песок мокрым, Блер садилась на землю, глядя на море, отыскивала корабли в вечернем тумане. Через окно гостиной я смотрел, как она раскладывает пасьянс, слышал, как стонут и трещат корабли, Блер наливала себе очередной бокал шампанского, и это выбивало меня из колеи.

Вскоре шампанское вышло, я открыл бар. Блер загорела, я тоже, и к концу недели мы только смотрели телевизор, хотя прием был не слишком хорошим, пили бурбон, Блер на полу гостиной раскладывала кругами ракушки. А когда однажды вечером (мы сидели в разных углах комнаты) Блер пробормотала: «Надо было ехать в Палм-Спрингс», – я понял, что пора уезжать.

Простившись с Блер, я поехал по Уилшир, потом бульваром Санта-Моника выехал на Сансет, свернул на Беверли-Глен к Малхолланду, с Малхолланда на Сепульведу, с Сепульведы на Вентуру, проехал через Шерман-Оукс к Энчино, к Тарзане и потом к Вудленд-Хиллз. Остановился у «Камбо», открытого всю ночь, и вот сижу один в большой пустой кабинке; поднялся ветер, который дует так сильно, что дрожат стекла, и трепет их, готовых разбиться, наполняет кафе. Рядом в соседней кабинке два молодых парня, оба в черных костюмах и темных очках, один из них, со значком Билли Айдола на лацкане, все время стучит кулаком по столу, стараясь попасть в ритм. Но рука дрожит, он сбивается, и кулак часто соскальзывает со стола, промахиваясь. К ним подходит официантка, протягивает чек, благодарит, а тот, что со значком Билли Айдола, выхватывает у нее чек и быстро его просматривает.