Сожженные Леса - Эмар Густав. Страница 29

Все было сказано с непринужденностью и равнодушием человека, исполняющего поручение совершенно для него незанимательное.

Между тем я внимательно рассматривал незнакомца.

Взгляд его был откровенен, осанка благородна.

Я поверил его словам и отпустил его, сделав вид, что не придаю никакого значения словам его.

Из предосторожности я приказал за ним издалека следить, но через десять минут он уехал на пароходе в Новый Орлеан.

Спустя два часа я последовал за ним.

Приехав, я немедленно отправился к консулу, хорошо мне знакомому, чтобы поблагодарить его.

Он изумился, выслушав меня. Сказал, что не имеет секретаря и что хотя хорошо знает о вашем прибытии в Новый Орлеан, но не мог о том меня уведомить по той причине, что не имел понятия, где я нахожусь.

Кто же этот человек? Кто прислал его? Зачем он приходил? Вот три вопроса, которые я задавал и задаю себе, но не могу разрешить.

Ошибка немыслима. Тут есть предательство.

Один дон Мигуэль мог к этому прибегнуть.

Я терялся в догадках и не знал, на чем остановиться, как вдруг случай привел к консулу мистера Джона Естора.

Этот достойный джентльмен, которому я поверил мои недоразумения, предложил мне свои услуги, предупредив меня об отношениях, существующих между вами… и я, не колеблясь, принял их.

Я хотел сию минуту отправиться к вам, но мой новый приятель растолковал мне, что, поступая таким образом, я привлеку внимание тех, кто присматривает за мною и втайне следит.

Вот почему, друг мой, я дождался вечера и забрался к вам как вор, вместо того чтобы войти с парадного крыльца.

Теперь скажите мне откровенно, что вы думаете?

Валентин хотел отвечать, но Курумилла встал и положил ему руку на плечо.

— Отчего бледнолицые не вооружены? — сказал он, — ночь темна, враги стерегут, может, нападут. Надо иметь оружие. Курумилле нечего здесь делать; он пойдет сторожить на воздух; слушать ночные звуки.

Индеец важно раскланялся с присутствующими и вышел.

— Вождь прав, господа, — сказал Валентин, — он осторожный воин и хорошо знает человека, о котором идет речь. Он убежден, что в данную минуту сеньор Мигуэль не задумается употребить всякое средство, чтобы избавиться от нас. Без бдительности индейского вождя вы бы прокрались в эту комнату, не возбудив подозрение моих людей. Что вы предприняли с полезною целью, другие покусятся с преступною мыслью и могут успеть, потому-то нам следует предпринять меры, чтобы на нас не напали врасплох.

— Чистая истина, — отвечал с живостью Джон Естор, — страсти так велики, правительство так слабо, а полиция, если она еще существует, так плохо организована, что можно всего ожидать; это будет не первое посягательство на общественное спокойствие; уже не одно в продолжение месяца встревожило город, и теперь граждане вынуждены сами себя защищать, если не хотят быть зарезанными в собственных домах. Я постоянно ношу при себе два шестиствольных револьвера, которые мне никогда не изменяли.

— Я тоже, — сказал дон Грегорио.

— Ваши кольтовские револьверы гроша не стоят; вот эти, системы Галанда, возьмите; вы убедитесь в их превосходстве, но этого мало.

Передав револьверы своим собеседникам, охотник отцепил от полного воинского доспеха три бычачьих языка, взял себе один и, предлагая товарищам остальные, сказал:

— Верьте мне, заткните за ваши пояса эти арканзасские зубные щетки. Прибавим еще эти винтовые ружья великолепной системы, и мы в состоянии будем успешно защищаться даже против десяти человек, тем более что мы не одни здесь, у меня четверо слуг, сильные, решительные, на преданность которых я могу рассчитывать, и Курумилла, который ничего не упустит из вида и который уже позаботился их вооружить.

— Хорошо, — сказал дон Грегорио, — со мною тоже два человека; они остались на дворе оберегать нас.

— Надо скорее их позвать и показать нашим врагам, что мы никого не подозреваем и не ожидаем нападения. Я пойду распоряжусь, — сказал Валентин, бросившись из комнаты.

Его отсутствие продолжалось не более десяти минут.

— Дело устроено, — сказал он, возвратясь. — Курумилла взял их в свое распоряжение. Они почти земляки и поймут друг друга. Теперь поговорим; нам пока нечего опасаться, — прибавил он, заряжая ружье; его примеру последовали дон Грегорио и мистер Естор. — Я повторю опять мой вопрос, что вы об этом думаете?

— То, что вы сами, друг мой, заключаете; а именно, что каким-то образом, каким, мы этого не знаем, но дон Мигуэль открыл тайну наших действий и не сомневается, что мы составили союз с целью мешать и препятствовать исполнению его зверских планов.

— Это неоспоримо, — сказал Джон Естор, — как он добился этого — вещь непонятная, но что ясно, это то, что перчатка брошена и беспощадная война начнется между нами и им.

— Да, — возразил Валентин, — но заметьте, господа, что противник наш первый объявляет войну и обнаруживает способы ее ведения; он этим доказывает нам, насколько его положение шатко и как он опасается нас; мое мнение, если вы согласны, что в настоящем случае надо следовать обычаю пустыни.

— Какой это обычай? — спросил с любопытством полицейский.

— Вот какой, — отвечал Валентин, — притворно выказывать полное неведенье, стараясь тайно проникнуть в намерения неприятеля, действовать с большою осмотрительностью и не вверяться судьбе, а при благоприятном случае напасть внезапно на этого врага и убить на месте.

— By god! — сказал, улыбаясь, Джон Естор, — проворная система, и я согласен, что она понятна и убедительна.

— Одобряете вы это?

— Я бы не был американец, если бы не одобрил; мы ведь любим идти прямо к цели; кроме того, я принадлежу вам душою и телом и в минуту опасности не отступлю.

— Итак, все идет прекрасно, — заключил Гиллуа, улыбаясь, — наши враги могут явиться когда захотят; они найдут, с кем поговорить. Как вы думаете, дон Грегорио?

— Эта битва на жизнь и смерть возбуждена мною. Если вы будете в опасности, то за меня и через меня, но знайте, что бы ни случилось, а до вас добраться они смогут не иначе как через мой труп.

— Я в этом не сомневался, — сказал охотник. — Теперь слушайте: если на нас нападут, то, вероятно, сегодня ночью; кто знает, может, очень скоро. Дон Мигуэль доказал нам, что каждый шаг наш ему известен, потому он знает, что вы здесь, в этом нет сомнения, тем более что он вас через свое лживое послание привел сам сюда.

— Совершенно так, — сказал Джон.

— Он хотел нас соединить, — подтвердил дон Грегорио.

— Чтобы вернее с нами покончить, — продолжил Валентин, — потому выйти из дома значит предать себя в его руки, так как он без сомнения бродит в окрестностях. Будем же сидеть, притаясь. Снаружи мы имеем соглядатая, проницательность которого нам хорошо известна, и он не допустит, чтобы нас застали врасплох. Если же вопреки нашему предчувствию ночь пройдет спокойно, то завтра утром Джон выйдет и отправится за помощью; если же нас атакуют…

— Ну, друзья мои — на волю Божью! Каждый исполнит свой долг; мы будем когти против когтей, и беда тому, у кого они короче! Поняли вы и согласны ли?

— Поняли и согласны, — отвечали оба в один голос.

— Теперь, господа, когда все решено, то позвольте предложить вам закуску; может, мы долго прождем ночных гостей, и нелишне, — продолжал он, улыбаясь, — подкрепиться и принять их достойным образом.

Охотник встал, вынул из шкапа холодный ужин и поставил на стол.

Дон Грегорио и Джон Естор были оба очень отважны, да и, кроме того, самолюбие заставляло их выказывать так же мало опасений, как и сам Валентин.

Потому-то они со вкусом покушали и весело осушили, подражая охотнику, две или три бутылки прекрасного Шато-Лароз.

Потом закурили сигары, и так как каждый из них старался доказать другому, что предмет разговора, занимавшего их, истощился и не стоит возобновлять его, то и начали говорить о самых пустых и легких вещах.

Однако внимательный наблюдатель скоро бы заметил, что веселость их принужденная и даже притворная.