Сожженные Леса - Эмар Густав. Страница 31

— Благодарю. Вот все, что я вам хотел сказать; уезжайте и не теряйте надежды: я убежден, что вы успеете во всем.

Они поцеловались по-братски, простились и обещали друг другу скоро соединиться.

В этот же день Валентин Гиллуа и Курумилла выехали из Нового Орлеана верхом на великолепных степных мустангах.

Они отправились в Сонору, где надеялись собрать верные известия об участи несчастных детей.

Валентин уезжал из американского города с истинным чувством радости.

Он был уверен, что если дон Мигуэль не умер, то раны его не позволяли ему вредить им.

Кроме того, он напал на след и держал в своих руках один конец нити и не сомневался, что найдет и другой.

Но при всем том черная точка стояла перед его глазами. В первый раз он испытал почти неудачу и теперь стал лицом к лицу с противником, которого хитрость и дерзкая отвага перетягивали его опытность и честность и делали этого человека не менее сильным.

Начало зла перевесит ли начало добра на весах правосудия небесного?

Вечно ли будет торжество порока над добродетелью?

ГЛАВА XI. Знакомство с Блю-Девилем

Более двух месяцев употребил Валентин на розыски, но, несмотря на все старания, на связи, которые имел в разных слоях общества, ему не удалось ничего открыть.

После трехдневной поездки, цель которой осталась в тайне даже для Курумиллы, он возвратился назад и объявил ему, что сознает бесполезность их поисков, которые не приводят их ни к какому результату, и что он намерен отправиться в Орегон и к Скалистым горам.

Действительно, через два дня они отправились, не возобновляя разговора об этом предмете. Курумилла, молчаливее обыкновенного, не сделал ни малейшего вопроса своему другу, а тот, со своей стороны, оставался тоже нем. Не мог же человек, подобный Валентину, предпринять такое путешествие без важных причин. Путь пролегал через пустыни, через девственные леса и неисследованные места, следовательно, предприятие такого рода было вынуждено обстоятельствами.

Когда в начале нашего рассказа мы встретили Валентина Гиллуа, наблюдавшего с вершины утеса за действиями трех авантюристов и их пленницы, он уже тогда был более месяца в Скалистых горах.

Теперь, когда мы объяснили причины, заставившие охотника посетить эту печальную страну, мы оставим его и возвратимся к тому месту нашего повествования, прерванного нами, то есть мы перейдем в стан эмигрантов на другой день нападения кроу, восемь часов спустя после битвы, то есть около десяти часов утра.

Этот стан, на скорую руку устроенный, временное убежище, какие в употреблении у путешественников для ночлега в степях и для защиты от нападений воров, белых и красных, которыми изобилуют луга, был в этот час в страшном беспорядке, что очень понятно.

В продолжение многих часов наши путешественники расчищали снег, засыпавший их, и хотя работали с большою энергией, но им едва удалось что-то сделать, и то не совсем: несколько фур.

Эти чужестранцы понесли страшные потери во время боя, и, не пошли им провидение на помощь охотников, ни один бы из них не спасся.

Однако, когда опасность миновала, они как будто забыли про случившееся, а если и вспоминали в разговорах, то выражались грубо и жалели только о том, что не могли наказать индейцев более жестоким образом.

Судя наглядно, табор состоял из сотни мужчин, двадцати женщин и детей — некоторых грудных.

Человек, который казался начальником этой ватаги или капитаном — общепринятое название, — был человек лет пятидесяти, высокого роста, худой и вместе коренастый; светло-русые волосы его падали длинными космами на плечи; рыжая борода покрывала более двух частей его лица сине-бледноватого цвета и расширялась опахалом на его груди, глаза прятались за зелеными очками, вероятно вследствие слабости или болезни.

Случалось, однако, что, оставшись без свидетелей, он снимал очки с тем, чтобы их протереть, и тогда по странной игре природы его глаза оказывались черными; взгляд был подозрительный, беспокойный, перебегающий с одного предмета на другой и сверкающий мрачным огнем.

С тех пор как караван выступил, никто из товарищей капитана не видел его без очков; он был очень осторожен, когда по какой-нибудь причине ему приходилось их снимать.

Этот человек назывался или приказывал себя называть капитаном Кильдом — имя, принадлежавшее одному из самых зверских пиратов XVII столетия, опустошавшего американские берега.

Капитан взглянул на часы: было двенадцать часов. Он был закутан в шубу; бобровая шапка надвинута до бровей; вооружен как в бою, рифль под мышкою. Кильд наблюдал за расчисткой снега, над которой трудились с утра тридцать человек. Снег был почти весь отброшен; капитан сделал довольную гримасу и затрубил в рог, висевший у него за поясом.

По этому сигналу работа остановилась; эмигранты бросили свои инструменты, уселись вокруг огней, с трудом разложенных, и начали завтракать.

Пища была плохая: она состояла из негодного чая, поврежденных сухарей, прогорклого масла и соленого сала; но голод самая лучшая приправа и придает вкус самому дурному; впрочем, в пустыне неразборчивы.

Капитан и трое из его товарищей направились к довольно обширной палатке, устроенной среди лагеря и разделенной на несколько отделений.

Полотно этой палатки, пропитанное дегтем, спасло ее от сильного повреждения; ураган как бы щадил ее. Снег не набился в ее стены, а скатывался на землю и сбился в сугроб, который несколькими ударами лопаты откинули от входа.

Четыре товарища вошли в отделение, составляющее шестую часть объема палатки.

Посреди стоял стол, окруженный стульями и покрытый разными блюдами.

Прибывших встретил мальчик, или, правильнее, молодой человек лет пятнадцати или шестнадцати; помог им снять шубы, взял их рифли с ловкостью опытного слуги. Негр с салфеткой в руке приготовился служить им за столом.

Переступив порог палатки, капитан кликнул этого человека.

— Самсон, — сказал он сурово, — нам не нужны твои длинные уши, убирайся! Пелон прислужит один; скажи сеньоре, чтобы она не выходила; мне нужно поговорить с друзьями; слышишь, мошенник, не сметь подслушивать! вон, да поскорее!

Негр не дожидался повторения: быстро поднял драпировку и мгновенно исчез; все это доказывало, насколько он страшился гнева своего господина.

— За стол, господа! — сказал капитан, потирая руки, — а то кушанье простынет.

Он сел, прочие последовали его примеру и сделали первое нападение на блюда.

В безмолвии упражнялись они, стараясь утолить голод, возбужденный тяжелой работой в продолжение утра.

Более четверти часа ни одно слово не было сказано.

Мы воспользуемся этим молчанием, чтобы набросать портрет Пелона, тем более что этот молодой человек должен занять довольно видное место в нашем романе.

Мы уже сказали, что Пелон, так его называли, был пятнадцати или шестнадцати лет, но он казался старше несколькими годами благодаря высокому росту, развитости мускулов и железной крепости членов, а главное — твердому и решительному выражению его мужественного и умного лица; бронзовый цвет кожи, черные как ночь живые глаза указывали на индейское происхождение, смешанное отчасти с испанской кровью; мрачная меланхолия покрывала его черты; исполняя свою обязанность, он изредка бросал на тех людей, которым служил, может, поневоле, взгляд, полный неумолимый ненависти. Особенно двое из собеседников внушали ему, как казалось, непреодолимое отвращение; они же, со своей стороны, обращались с ним презрительно и с угрозами, иногда и били его; эти негодяи привели его в стан Кильда и считали бедного мальчика своим невольником.

Но он переносил насмешки, угрозы, жестокое обращение молча, безропотно, а кто бы мог заглянуть в его сердце, тот бы содрогнулся — так велика, так беспощадна была ненависть, которую он питал к своим палачам.

Их называли Шакал и Линго.

Читатель, не раз слышавший эти имена, может теперь с ними познакомиться.