Дитя пламени - Эллиот Кейт. Страница 67

В огромный зал, где царит мертвая тишина, входит один из рабов матери Бояна. Его кожа настолько черна, что она едва видит его в темноте зала, освещенного лишь раскаленными докрасна углями в двух каминах, за которыми приглядывают задремавшие служанки. Все же он видит ее, наполовину скрытую среди других женщин. Он зовет ее. Она не осмеливается не ответить на этот зов, так же как она никогда не противостояла бы желанию короля. Она признает силу, когда видит ее.

Она медленно поднимается, накидывает легкую шерстяную тунику поверх рубашки и босиком следует за рабом. Он идет по длинным коридорам дворца епископа, не освещая дорогу факелом, но все же не сбивается с пути. Ходьба по грубым деревянным полам причиняет ей дикую боль, в ступню впивается заноза, и Ханна вынужденно останавливается, хватая ртом воздух, еле сдерживает крик, чтобы не разбудить солдат, мирно спящих вдоль правой стены широкого коридора.

Раб наклоняется и берет ее ногу в свои теплые ладони, тогда как она балансирует на другой ноге, ухватившись за его плечо, чувствуя силу его мощного тела и улавливая ровное дыхание спящих вокруг них солдат. Он крепко держит ее, смотрит, что произошло, и быстрым движением выдергивает занозу из ступни. Она хочет его поблагодарить, но не осмеливается заговорить, скорее всего, он даже не понимает ее языка. Они медленно идут вперед, тишина, словно густой туман, нависает над ними.

Наконец он открывает дверь, и они входят в комнату, богато украшенную шелком, он свисает со всех сторон, его так много, что она с трудом пробирается сквозь эту нежную роскошную преграду, пока не оказывается в центре комнаты, освобожденная от мягких пут. Здесь немного прохладно. В пустом очаге не теплится огонь.

Острая боль пронзает ее сердце, когда она понимает, что видит перед собой старую мать принца Бояна. Голос старухи звучит хрипло, может, от возраста, а может, от усталости, ведь несколько недель она влияла на погоду.

— Куда ты направляешься?

Ханна чувствует, что она не желает слышать простого ответа, такого как «в туалет», «на запад к королю» или «назад домой».

— Я не знаю, — честно отвечает она. Холод сковывает ее руки, доставляя нестерпимую боль, начинает болеть ступня, там, куда воткнулась заноза.

— Ни одна женщина не может служить двум королевам, так же как ни один мужчина не может иметь двух хозяев, — отмечает старуха. Из тени появляется одна из ее престарелых служанок с подносом в руках. Единственный керамический кубок, так искусно сделанный, что его край тонок, словно лист, возвышается на подносе. Вверх уходят струи пара. — Пей, — раздается голос.

Пряный напиток обжигает горло. Выпив все до дна, Ханна замечает рисунок, выгравированный на дне кубка: женщина-кентавр кормит грудью человеческое дитя.

— Позже, — продолжает мать Бояна, — тебе нужно будет выбрать.

Ханна осторожно опускает кубок на поднос. Мать Бояна спокойно сидит на кресле, ее скрюченные, морщинистые Руки, в старческих пигментных пятнах, но все еще мягкие, покоятся на коленях. Вуаль скрывает ее лицо. Служанка, замерев, словно статуя, терпеливо стоит с подносом в руках. Ханна украдкой оглядывается по сторонам, но не видит того раба, который сопровождал ее сюда. Они одни в этой комнате, втроем, да птица зеленовато-золотистого окраса сидит в клетке, осторожно поглядывая на Ханну.

Птица нервно переступает в клетке с одной лапки на другую, будто ожидая ее ответа.

Служанка отступает в глубь комнаты, скрываясь за шелковыми занавесями, они шелестят, колеблются, и вновь все затихает. Единственный источник света в комнате — старинная лампа. По стенам двигаются причудливые тени, словно какой-то дух незримо присутствует здесь.

— Мне незачем выбирать, — произносит Ханна, чувствуя возрастающее удивление. — Я «орлица» короля Генриха.

— И удача Соргатани.

Слова звучат зловеще. Ханну начинает бить мелкая дрожь.

— Соргатани жила много лет назад. Она мертва. — Ханна нервно потирает руку, вспоминая, что брат Брешиус потерял свою руку, когда кераитская принцесса, которую он любил и был ей верным рабом, умерла много лет назад.

— Души никогда не умирают, — упрекнула ее старуха. — У меня была троюродная сестра, сейчас она мертва, это так. Возможно, ты говоришь об этой женщине, о той, которая взяла к себе на службу вендийского священника. Но имя, словно вуаль, можно принять на себя или отказаться от него. Им можно воспользоваться снова. Ты — удача Соргатани, так зовут мою племянницу. Позже тебе нужно будет выбрать.

Занавесь заколыхалась, будто подхваченная дыханием ветра. В мерцающих глубинах она надеется увидеть все пути к той земле, где странствуют и живут кераиты среди такой высокой травы, которая может полностью скрыть всадника на лошади. Здесь, в ее мечтах, она видит грифонов. Вдали, скрытый утренним туманом, стелющимся по земле, виднеется лагерь бирменов, народа, испытывающего страх перед кентаврами. Белые палатки трепещут на ветру, их стенки изгибаются от сильных порывов то внутрь, то наружу, будто они живые существа. Ветер доносит до нее запах расплавленного металла. Орел лениво парит над лагерем, как вдруг камнем падает вниз. Молодая женщина бродит вдалеке с другой стороны лагеря, она одета в золотое платье, кажется, будто оно соткано из солнечных лучей.

Пересекая разделяющее их расстояние, Соргатани произносит:

— Иди ко мне, удача. Ты в опасности.

Ханна почувствовала, что может пройти сквозь шелковые занавеси и оказаться в далекой земле, в той дикой местности, туманным утром. Но она не двигается. Она говорит:

— Я еще не нашла для вас слугу. Нет такого красивого человека, которого я могла бы привести к вам.

Солнце вспыхнуло сквозь туман, поднимаясь все выше, и яркий свет отразился в глазах Ханны.

— Лиат! — кричит она, ей кажется, будто она видит Лиат в переливающемся золотом воздухе, мягко шуршит шелк, она пытается пройти сквозь завесу, чтобы добраться до Лиат, но наталкивается на раба, молчаливо стоящего рядом с открытой дверью. Жестом, он приглашает ее следовать за ним, через коридор, где тихо спят уставшие солдаты. Сердце ноет от какого-то нехорошего предчувствия, как будто она пропустила что-то важное, на что необходимо было обратить внимание, но она медленно следует за ним в зал…

Ханна резко проснулась оттого, что чья-то рука блуждала по ее телу, грубо лаская. В лицо пахнуло зловонным дыханием, и она почувствовала на себе тяжесть мужского тела. Ханна ударила изо всех сил, больно и точно. Изрытая проклятия, человек скатился вниз и упал на другого, который тоже зашел навестить спящих служанок. Женщины кричали и ругались. Меха валялись в стороне, поскольку все тут же проснулись. Одна женщина, задыхаясь от криков, пыталась справиться с грузным человеком, навалившимся на нее.

Появились управляющие и слуги, кто-то из них освещал дорогу факелами, и началась драка. Полдюжины людей шли впереди принца Бояна, появившегося в дверях, он был разъярен оттого, что его подняли с постели. Унгрийские солдаты, охранявшие его день и ночь, ликуя, устремились к дерущимся. К тому времени, как подошла епископ, сопровождаемая слугами, несущими красивые керамические светильники, дерущиеся были разведены по разные стороны: служанки жались друг к другу, сидя на своих кроватях, и так громко ругались, что Ханна боялась оглохнуть; управляющие и слуги сидели в стороне, зализывая раны, а лорд Уичман и свора его собак — дюжина покалеченных, дерзких, нахальных молодых дворян — толпились у тлеющего очага.

— Почему меня потревожили? — Альберада держала в руке светильник в форме грифона. Пламя вырывалось у него с языка. В этот момент, величественная и разгневанная, она не была похожа на женщину, с которой стоило шутить. — Уичман, вы имеете наглость насиловать моих служанок в моем собственном дворце? Так вы хотите отплатить мне за мое гостеприимство?