Ослепительные дрозды - Рыбин Алексей Викторович Рыба. Страница 76

— Угнали? — осипшим голосом спросил Отрадный.

— Ну да. Теперь где-нибудь в Грузии мой «Кадди» живет. Или в Эмиратах. Так что, думаю — ну его в задницу, хорошие машины. Гаража у меня нет, охраны нет… А «Волгу» мне тоже папа посоветовал взять. Если над ней поработать — ничего, ездить можно. Одна только проблема.

— Что такое? — спросил Отрадный. Ему явно было не по себе.

— Да, понимаешь, Сережа, номенклатурная машина.

— В каком смысле? — спросил Отрадный, а Леков понимающе кивнул и хмыкнул.

— Точно, — сказал он. — Это ты верно подметил. Официоз, мать его.

— Да, Вася, официоз. Замучил меня этот официоз.

— Чем же? — снова включился Отрадный.

— Я же с детства за рулем, — с удовольствием, которое звучало в его голосе всегда, стоило только ему выйти на автомобильную тему, ответил Кудрявцев. — Я машины очень люблю. Я их понимаю. И я всегда с машиной общаюсь, как с живым существом.

— Ну это уж, пожалуй, слишком, — бросил Леков.

— Нет, ничего подобного. Ты, вот, с гитарой… И ты, Сережа — вы музыканты, вы с инструментом ведь тоже общаетесь, как с другом? Да?

— Ну, это другое, — начал было Отрадный, а Леков криво усмехнулся и промолчал.

— Да нет, я думаю, тоже самое. Кому что. У вас — гитары, у меня — машины. С ними общаться нужно, любить их. Тогда и они не подведут. Я, знаете, парни, на каких развалюхах иногда ездил? И денег не было ни хрена. Так вот, едешь на гробике таком, все трясется, зараза…

Девушка Наташа на заднем сиденье вздрогнула и съежилась еще больше. Кудрявцев заметил ее реакцию на мат, усмехнулся и продолжил:

— Ну да. Сволочь такая, трясется все, громыхает, чувствую, сейчас встану. Я ей и говорю — милая! Потерпи, пожалуйста, чуть-чуть еще, потерпи, доедем, я тебя подлечу, я тебя поправлю, помою, почищу, мастера хорошего позову, доктора твоего… Он тебя на колеса поставит… Иной раз даже скажешь — «на ноги». Так-то вот.

— И что же? — спросил Отрадный.

— Доезжал до места. Всегда. Доедешь, встанешь — и все. Кранты. Уже машинка не заведется, пока обещание свое не выполнишь. Пока мастера не приведешь, пока не подлечишь, не помоешь… А вы говорите…

— Рома, а что ты там про «Волгу»-то начал? — спросил Леков.

— Ах, ну да. В общем, действительно, всю жизнь я пьяный ездил. Ну, не то, чтобы слишком, а так, ну, ты знаешь, Василий… Я же за обедом всегда рюмку-другую выпиваю. И ничего. Привык. Без проблем. А с «Волгой» — такая история… Я же говорю — номенклатурная машина. Не везет она пьяного. Не хочет. Отторгает. Садишься за руль — не принимает тебя машина. Не верит тебе. Такое в ней поле… Мощное.

— Да уж, — важно кивнул Леков. — Понимаю.

— Советское поле, — заметил Отрадный. — Совковое.

— Нет, — Леков повернулся к артисту и, невзначай рыгнул в сторону девушки Наташи, отчего та еще сильнее уменьшилась в размерах и почти потерялась рядом с огромным гитарным кейсом Отрадного.

— Нет, — сказал Леков. — Не совковое в ней поле.

Он глубоко втянул воздух, демонстративно поводя носом, обнюхивая салон машины. — Не совковое, Нет. Но — имперское. Уважаю.

После этого Леков отвернулся от артиста и замолчал.

— Василий у нас уважает империю, — сказал Кудрявцев после паузы. — Я знаю… Да, Вася?

— Да, — спокойно ответил Леков совершенно трезвым голосом. — Уважаю.

Водки Кудрявцев купил в магазине, который находился совсем рядом с его домом. В том же магазине Лекова, увязавшегося за Романом, стошнило — не очень сильно, но все же несколько покупателей, толпившихся возле прилавка, начали было поговаривать о том, что не худо бы вызвать милицию. Этого же мнения придерживалась и продавщица, но Кудрявцев быстренько вывел ослабевшего товарища на улицу, сунул в машину, прыгнул за руль и «Волга» в мгновение ока растворилась в темноте арки двора.

В лифте Лекову снова стало плохо, он побледнел, на лбу его выступил пот, но до тошноты дело не дошло — питерский гость громко рыгнул, обдав окружающих густым пивным духом и в очередной раз заставив девушку Наташу скукожиться. Отрадный же, по своему обыкновению, делал вид, что все происходящее вокруг его совершенно не касается, а Кудрявцев пристально посмотрел на своего товарища и спросил:

— Нехорошо тебе, Василий?

— Нехорошо матом ругаться при детях. А мне дурно, — просто ответил Леков. — Но это сейчас пройдет. Вы не бойтесь.

Он посмотрел на девушку Наташу.

— А я и не боюсь, — ответила та, глядя на Лекова снизу вверх.

— И правильно, — согласился Кудрявцев. — Вася — он хороший.

— Да я вижу, — кивнула Наташа. — Вижу.

— Вот только не надо иронизировать, — строго заметил Леков, утирая пот со лба. — Не надо, девушка. Вы такая красивая, а такие глупости начинаете говорить. Мы ведь с вами совсем незнакомы. Как же можно-с, вот так, незнакомого человека смешивать прилюдно с говном-с? А? Хорошо ли это?

— Приехали? — с надеждой спросил Отрадный, когда лифт остановился и двери его со скрипом разъехались в стороны.

— Да. — Кудрявцев сделал рукой приглашающий жест. — Прошу на выход. С вещами.

В квартире Романа Отрадный, наконец, расслабился. Он явно чувствовал себя в своей тарелке — даже облик его очень хорошо сочетался со шкафчиками карельской березы, с мягким, старинным кожаном диваном, на резную деревянную спинку которого Отрадный небрежно закинул руку, с тяжелыми бархатными портьерами, закрывающими окна, с иконами и картинами, висящими на стенах.

Отрадный, пожалуй, единственный из всей компании выглядел в апартаментах Кудрявцева на своем месте — даже хозяин в своих потертых джинсах и кожаном пиджачке казался гостем в собственном доме, не говоря уже о покачивающемся Лекове и окончательно потерявшейся девушке Наташе, которая, войдя в квартиру, юркнула в массивное кресло и затихла, снова сосредоточив все свое внимание на Отрадном.

Артист сидел, закинув ногу на ногу и курил дорогую, длинную сигарету. Поблескивал очками, поглядывал по сторонам.

— Хорошо у тебя, Рома, — наконец, молвил артист. — Я, знаешь, редко в гости хожу… Все работаю, работаю… А у тебя — просто прелесть, что за дом. Можно посидеть по-человечески…